Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма

Студия богемного бога находилась на пятом этаже одного из старинных зданий, несколько подкорректированного духом современности. А вот лифт не работал, что заставило меня тихо позлорадствовать. Но это было вымученное злорадство: полмили винтовой лестницы в сумраке, подцепленном виньетками запрещенных воскурений, измотали меня, не привычного к физическому напряжению. Глэдис же, напротив, хоть и пыхтела с каждым поворотом все громче, но глаза ее разгорались, будто работали не легкие, а мотор паровой машины. Наверное, она уже слышала рукоплескания публики моим творениям, и томные вздохи тощих дамочек, укутанных в тронутые модным тленом меха.

Узкий длинный коридор, застеленный красным персидским ковром, и я толкнул массивную дверь в студию, где обитал мой будущий мучитель.

Позже, много позже, уже совсем в другой жизни, Джереми обнимал меня своей крепкой рукой, другой заливая в себя лагер из высокого бокала, и раз за разом рассказывал, мешая силу с лаской и еще чем-то, въедливо ядовитым: «Помню, как ты вошел, малыш. Со своей дылдой, конечно. Я еще подумал: ха! Она сказала – ты художник? Какой, к черту, художник? Ты будешь моей любимой моделью! Какие глазки, какая кожа, а этот детский рот и пухлые щечки, – в этом месте он все время принимался хохотать, как полоумный. – Когда я узнал, что ты к тому моменту уже трахнул двух баб, долго не мог поверить. Я-то думал, ко мне спустился ангел-девственник! Не прими за комплимент, конечно: у меня к восемнадцати уже двадцать в койке перебывало».

С того момента все именно так и происходило: у Джереми словно был припасен гроссбух с ежедневными подсчетами – у кого сколько женщин, мальчиков, денег, автомобилей, апартаментов, интервью. Похоже, я стал какой-то занозой в его сердце. Но хочется предостеречь особо романтичных наблюдателей от неверной трактовки моих слов: у него весьма своеобразное представление о любви.

Цирковой клоун высшего уровня мастерства, он не слишком заботился о том, кому показывать шоу: годились все, кто был способен платить. Женщины, конечно, размягчались от его улыбки, как сливочное масло на солнцепеке. Деньги он любил настолько, что готов был нацепить любую маску, лишь бы она хорошо продавалась. Пожалуй, его жизнь стала для меня одним из лучших спектаклей, которые мне довелось увидеть – поучительным, фарсовым, непредсказуемым. Театр одного актера, гениального лицедея, слишком буквально воспринявшего древний постулат о непрекращающемся танце. Джереми от рождения был наделен редчайшим тайным знанием: жизнь не имеет смысла, поэтому можно делать все, что взбредет в голову – лишь бы вовремя скрыться от полиции. Я так и не смог уяснить это, оставшись в дураках. И по-прежнему считаю его самым большим преступлением игры с любовью.

Он на весь мир готов был кричать о своем разбитом сердце, лишь бы журналисты не забывали его имя. Когда я сбежал от него, он сплел огромную липкую сеть из тысячи намеков, подпуская их на светских вечеринках и в беседах с папарацци на парковых скамеечках. Он даже сочинил стихотворение обо мне, и с беззаботностью меланхоличной девы якобы случайно оставил его на прикроватной тумбочке – дожидаться, пока в утреннем одиночестве проснется и протрет глаза его следующий любовник.

И я попал в эту сеть. Я на всю жизнь был обеспечен тремя увлекательнейшими занятиями: доказывать самому себе, что я не безумец; доказывать всему миру, что я не идиот; и, наконец, доказывать содомитам всей Европы, что Николас Фламинг никогда не был «крошкой» Джереми Джойса. Последнее мне, похоже, так и не удастся сделать: я на днях слышал, что новой гей-иконой стала Венера Милосская.

Разве мог я предположить все это, когда, обернувшись на тяжелый скрип двери, он направился к нам уверенной походкой настоящего мачо? На тот краткий миг мое предубеждение и страхи рассеялись: у него была необыкновенная улыбка – идеальная, широкая, мальчишеская, озорная. Словно созданная для того, чтобы презентовать его: посмотрите, какой я открытый, дружелюбный, с легкой горчинкой, спрятанной в глубине прозрачно-карих глаз. Он был соткан из красок теплой осени: золото, ржавчина, розовость, капучино, шоколад.

– Ты Николас? А ты Глэдис? – опередил он нас своим панибратским гостеприимством. – Ты молодец, что позвонила.

– Хочешь в мою студию? – он пристально посмотрел на меня. – Если ты действительно так талантлив, как я слышал, это будет даже бесплатно.

И зашелся хриплым негромким смехом рисованного медведя.

И теплый образ рухнул. Тогда впервые, но он рушился еще тысячи раз. Удивительно, как он умудрялся вновь и вновь напускать свои чары? Перед глазами все еще стояла обволакивающая обаянием картинка в стиле кантри (мшистая изгородь, угасающее банджо, зачинающийся закат, сильный мужчина в клетчатой рубашке – он мог быть вашим отцом), но в душе зазвенел холодный клинок. «Как он смеет? Что он о себе возомнил? У меня уже три выставки, и весьма успешных!»

Каким деревенским простачком я был! У этого парня за плечами уже сотня презентаций, и какое дело Вселенной до того, что я считал его компилятивную фото-живопись идеальной иллюстрацией к энциклопедической статье «Коммерция из ничего». Его кости были схвачены тем же клеем, что и вечная цепь всемирной корпорации «Купи-Продай».

– Покажи картины, – непривычно резко бросила мне Глэдис. Я тотчас почувствовал себя малолеткой, которую чересчур заботливая мамаша привела на кастинг к режиссеру порно. Развернул несколько свитков, прихваченных с собой. Это были наброски – графитом, кое-где акварелью, парочка пастельных работ.

– Хм, – сказал он и кинул на меня короткий взгляд исподлобья, – ты действительно умеешь это делать. Какая интересная метода у тебя с цветом…

Он приблизил лицо почти вплотную к полотну, жадно прищурившись.

– Что за эффект? Как ты это делаешь? Наложение цветов? Откуда этот свет?

– Да… – нехотя ответил я, – делаю несколько слоев, а границу убираю.

К слову, уже пять минут, как мне разонравилась идея сотрудничества с этим рыжеволосым гигантом художественной попсы.

– Да я понимаю, что слои! – отмахнулся он с выразительным рыком и рывком – яростно, деловито. Слишком по-свойски, мгновенно разрушая мои бастионы и вымарывая планы отступления. – Но как ты собираешь краски? В чем принцип?

– Я не замечал принципа, – буркнул я, не собираясь сдаваться. – Я делаю это интуитивно.

Я отвечал с предельной честностью. Откуда мне было знать в тот день, что вся его знаменитая импульсивность, телесность, напористость с оттенком доступности – не больше, чем легко продаваемая маска, которую готов приобрести каждый новичок вроде меня? Это было сотни раз опробовано и приносило результаты. Что он брал взамен? Чужие секреты, конечно же.