Густав Эмар - Тайные чары великой Индии

— Я жду еще нашего друга.

— Я здесь, — ответил тот, отворяя дверь. — Мы можем идти, если угодно, дон Грегорио.

— Я готов.

— Так в дорогу! А что ваш набор? Идет?

— Лучше, чем я надеялся: я уже нанял больше трети.

— Браво! Так вам, значит, скоро можно будет отправиться в путь?

— Ах, если б скорей! С какою радостью я бы бросился в объятия своему приемному отцу! — вскричал с волнением молодой человек. — Как бы я желал уже увидеть этого верного друга моего отца!

— Терпение, дитя мое! Вот уж скоро вы увидите его.

— И вам я буду обязан этим счастьем. О, дон Грегорио, как я докажу вам свою преданность!

Они вошли к маршалу.

— В добрый час, — весело закричал тот, увидев молодого человека, — наш беглец нашелся.

— Да, сударь, — ответил дон Луис с очаровательной улыбкой, — и в отчаянии, что не воспользовался вашим любезным приглашением сегодня утром.

— Не стоит говорить об этом. Лишь бы вы теперь пришли к столу. Господа, к столу!

Обед начался.

— Вы знаете, дон Луис, — сказал маршал, — что мы идем сегодня в театр?

— Да, сударь, я имел уже честь слышать об этом от вас.

— Может быть, вы для того и пришли? — спросил он, смеясь.

— О, сударь, как можете вы думать так! Я очень люблю театр и давно не был в нем, но все-таки…

— Ну-ну, хорошо! — прервал тот. — Не оправдывайтесь, это лишнее.

— Идет, кажется, опера «Puritani». Это превосходное произведение, и я с величайшим удовольствием снова прослушаю его. Хорошая здесь труппа?

— Не знаю, право, это бродячая итальянская труппа; примадонну ужасно хвалят, как я слышал. Впрочем мы сами услышим.

— А помещение театра каково?

— Довольно хорошо для провинциального театра, который почти всегда закрыт.

— Есть там фойе?

— Как есть ли фойе? Конечно есть, и даже очень хорошее; это самое лучшее из всего, что есть в театре.

— Я надеюсь, вы мне покажете его?

— С величайшим удовольствием.

— А хорошие у нас места?

— Наша ложа около губернаторской и как раз против сцены.

Дон Луис улыбнулся.

— Я вижу, — сказал он, — что благодаря вам мы прекрасно проведем вечер.

Когда обед кончился, все поднялись и прямо отправились в театр, куря и болтая.

Когда они вошли в ложу, занавес еще не был поднят, но театр был битком набит.

Американцы замечательные энтузиасты; они восхищаются всем, что кажется им необыкновенным.

Дело дона Луиса наделало ужасно много шуму в городе, Жозуа Левиса все осуждали, и во всех общественных местах ему плохо приходилось.

Когда дон Луис вошел в ложу, все решительно поднялись с мест, и раздалось единодушное «браво», доказывавшее, как все население сочувствовало молодому человеку.

Дон Луис покраснел, вышел вперед и поклонился.

«Браво»и «ура» удвоились с такой силой, что весь театр задрожал.

В то же мгновение раздался свисток, и кто-то с бешенством закричал:

— За дверь мулата! Прочь раба!

Все оглянулись и увидели Жозуа Левиса, который горланил как бешеный, угрожая кулаком прежней своей жертве.

— За дверь бандита! За дверь пирата! Людоед!

— Вытолкать его!

Эти угрозы следовали одна за другой с невероятной быстротой. Многие повскакали на скамьи; одни старались взобраться в ложу плантатора, не перестававшего кричать, другие бросились в коридор и бежали в ложу, крича и толкаясь.

Дон Луис, спокойный и улыбающийся, ждал, пока водворится порядок.

Но шум, напротив, принимал все более и более ужасные размеры, и публика, разъяренная вызывающим видом плантатора, готова была, казалось, на все.

Дон Луис наклонился к маршалу и сказал ему несколько слов.

Маршал улыбнулся, кивая головой в знак согласия и, став подле молодого человека, крикнул таким громовым голосом, что заглушил шум.

— Американские граждане, свободные жители города Сен-Луи в штате Миссури! Граф дон Луис де Пребуа-Крансе от души благодарит вас за доказательства участия, которые вы ему даете; он сам желает выразить вам свою благодарность; слушайте его!

Американцы, несмотря на свой отъявленный республиканизм, уважают титулы; графы, маркизы, бароны и лорды всегда приняты у них с большим почетом.

Почему это? Никто не в состоянии объяснить, но это факт.

На спич маршала ответили дружными рукоплесканиями.

Все разом кричали: «Слушайте графа! Говорите, граф, говорите!» — приглашая молодого человека начать речь.

Наконец буря стихла и настала почти тишина.

Дон Луис воспользовался этим, чтобы поклониться и заговорить.

— Граждане, — сказал он, — чужой в вашей стране, сделавшись жертвой самого отвратительного замысла, я был спасен вами. Граждане этого великого, благородного города! Участие, которое вы выказываете, увеличило бы еще мою благодарность, если б это было возможно. Вы освободили меня из когтей тигра, который меня пытал, вы возвратили мне свободу, звание и положение в свете. Благодарю вас от души за все, за все!

— Браво, браво! Да здравствует дон Луис!

— Молчать!

— Слушайте, слушайте!

— Но это еще не все, благородные и великодушные граждане Соединенных Штатов, я прошу вас еще об одной последней услуге.

— Говорите, говорите!

— Я дал себе слово не мстить своему палачу; я решился забыть о хищном звере, жертвой которого я был; я хотел унести в своем сердце, покидая этот город, одно только воспоминание — воспоминание о ваших благодеяниях.

— Браво! Да здравствует дон Луис! Слушайте!

— Молчите!

— Но этот презренный, забывая произнесенный против него общественным мнением обвинительный приговор, осмеливается еще поднимать свою обесчещенную голову; неудовлетворенный страданиями, которые он мне причинил, он имел еще дерзость вызывать вас и оскорблять в лицо; своим наглым протестом против вашего приговора он скорее вас оскорбляет, чем меня. Такое нахальство заслуживает примерного наказания.

— Да, да! Законом Линча!

— Убить его!

— Тише.

— Дайте говорить!

— Это наказание, если вы позволите мне, — а я прошу у вас этой минуты во имя моей благодарности к вам — я сам сейчас произведу на ваших глазах. Спектакль еще не начинался; пусть подымут занавес, мы с ним станем на сцене лицом к лицу с пистолетами в руках и разом выстрелим по вашему сигналу. Это будет настоящий Божий суд, потому что он один может поразить виновного.

За этим странным, неожиданным предложением последовала минута оцепенения. Но американцы любят все эксцентричное, почти сейчас же раздалось оглушительное «браво», и даже женщины присоединились к нему; несколько минут продолжался неописанный шум, потом вдруг занавес поднялся, и на сцене показалось несколько человек, тащивших плантатора. Несчастный был полумертв от ужаса; он дико поводил глазами и кричал глухим голосом:

— Нет, нет! Я не хочу, не хочу!