Густав Эмар - Сурикэ

Через неделю Сурикэ совершенно оправился от ран и мог бы возобновить свои странствования по саваннам, но Марта попросила его поберечься еще несколько дней и, конечно, ему и в голову не пришло отказать ей; согласие само слетело у него с губ без того, чтобы сознание принимало в этом какое-нибудь участие.

Не говорит ли это решительно в пользу того, что человеческими действиями управляет не ум, а сердце, так как всюду, где замешивается чувство, сердце действует, не ожидая решения мысли.

Вечером того дня, когда Сурикэ дал Марте обещание остаться еще несколько дней на положении выздоравливающего, при нем дежурил или, скорее, с ним беседовал Мрачный Взгляд.

Марта с час тому назад ушла спать. Друзья уже переменили не один предмет разговора, и наконец весь материал, служивший им для обмена мыслей, истощился. Шарль Лебо был очень весел и оживлен.

— Кстати, как говорит наш главнокомандующий, он передал вам письмо вашего отца, которое, кажется, чуть было не затерялось?

— Передал.

— Вы его прочли?

— Нет еще; сознаюсь откровенно, что о нем забыл; мне так много приходится думать о более важных предметах.

— Так; но вам все-таки следует его прочесть.

— Это правда, но когда? Мне все некогда.

— Кажется, в данную минуту вы свободны.

— Правда; мне это и в голову не пришло.

— Следовательно, пользуйтесь случаем, другой, может быть, не скоро представится.

— Я очень рад.

— Где ваше письмо?

— Если не ошибаюсь, оно заперто в моем портфеле.

— А где ваш портфель?

— В кармане моего сюртука, во внутреннем левом кармане; если при таких подробных указаниях вы его не сумеете найти, это будет означать с вашей стороны злой умысел.

— Увидим, может быть, вы его и потеряли: с вас станется.

— Как! Вы позволяете себе предполагать, что я могу потерять отцовское письмо!

— Вы сегодня что-то очень веселы.

— Сам не знаю отчего, я все вижу в розовом свете сегодня.

— Это бывает, вот письмо.

— Гм? Мой достойный батюшка написал мне не письмо, а целую книгу; о чем это он мне так широко вещает?

— Читайте — узнаете.

— Правда, начинаю.

Молодой человек распечатал письмо и расположился его читать, покойно лежа в постели.

Мы передадим своими словами содержание письма, принадлежавшего перу капитана, командира роты ста швейцарцев его величества Людовика XV, постараясь очистить его от всех стилистических украшений, которые затрудняли молодого человека на каждой фразе.

У капитана была младшая сестра; он ее чрезвычайно любил и воспитал с отеческой нежностью.

Вдруг сестра эта исчезла неизвестно куда. С тех пор имя ее не произносилось более в семействе; она умерла для своих; тайна эта хранилась так тщательно, что жена и дети капитана и не подозревали, что у него когда-нибудь была сестра. Но с этого исчезновения характер капитана существенно изменился: веселость и беззаботность уступили место настроению мрачному, печальному, желчному; самые искренние друзья его не могли понять причину такой необыкновенной перемены.

Сестре капитана было шестнадцать лет, и она слыла красавицей; в квартале, где жил капитан, ее прозвали прекрасной швейцаркой; Луизу, так звали молодую девушку, полюбил один из близких друзей капитана, чистокровный аристократ, молодой человек, которому она платила взаимностью.

Капитан в то время еще не был женат; занятый службой, он мало бывал дома, и Луиза часто оставалась одна. Брат хорошо понимал, что такая обстановка не совсем удобна и безопасна для шестнадцатилетней девочки, поэтому он очень обрадовался, когда молодой человек стал у него просить руки его сестры.

Луиза его любила; оба имели хорошие средства; молодой человек мог вполне располагать собой, следовательно, не предвиделось никаких препятствий.

Свадьба была назначена через месяц.

Накануне свадьбы молодой человек просидел у невесты весь вечер до тех пор, пока сам капитан не отправился в Версаль по делам службы.

Луиза осталась одна на попечении старой служанки, у которой на руках она родилась.

Что произошло в эту ночь?

Допросили служанку, она ничего не знала: ее нашли в кровати, связанную, с завязанным ртом и страшно перепуганную.

Часов в одиннадцать вечера, когда служанка и барышня спали, неизвестные люди взломали двери, проникли в их дом, схватили молодую девушку, не позволив ей даже одеться, и унесли ее, не обращая внимание на ее слезы и крики.

В четвертом часу похитители привели ее назад, бросили на кровать и ушли, заперев дверь.

Соседи, разбуженные в одиннадцать часов вечера непривычным шумом, видели только, что группа дворян, состоявшая человек из двенадцати, вышла в очень веселом настроении из трактира «Ноев Ковчег», который помещался как раз напротив дома капитана; они, не стесняясь, громко разговаривали.

Из их разговора расслышали следующее:

— Рауль скрытничает. Ему, чистокровному аристократу, не может, конечно, ни на минуту прийти в голову мысль жениться на простолюдинке, как бы она ни была красива; отбить у него любовницу — богоугодное дело; прекрасная швейцарка слишком хороша, она должна нам принадлежать.

— Да, — сказал другой, — Раулю надо дать урок, в другой раз не будет над нами насмехаться; к тому же я держал пари с Гастоном на десять тысяч луидоров и вовсе не желаю их проиграть; последнее время мне страшно не везет в карты; эти деньги поправят мои обстоятельства.

Слова его были покрыты взрывом хохота.

Вслед за тем дверь была взломана, молодая девушка похищена и отнесена в трактир, где и оставалась до четырех часов утра. Все время из трактира доносился женский крик, покрывавшийся смехом и пением; последнее делалось, конечно, для того, чтобы заглушить крики невинной жертвы.

В четыре часа утра ее отнесли домой; соседи заметили, что, пока ее несли из трактира до дому, она не сделала ни одного движения, не произнесла ни одного звука.

От трактирщика не добились никаких разъяснений, на все вопросы он отвечал:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

Надо полагать, что ему хорошо заплатили и обязали молчать под угрозой смерти.

На одной из ступеней лестницы капитан нашел печать с вырезанным на ней гербом.

Он показал ее жениху, и оба решили умолчать пока об этой находке и искать других доказательств; найденная печать должна была, по их мнению, значительно облегчить эту задачу.

Затем оба отправились в Версаль; капитан подал королю жалобу, которую энергично поддержал его нареченный зять.

Король отнесся к жалобе довольно легко, обещал принять меры к разысканию и наказанию виновных, но скоро забыл об этом деле: у него была новая любовница, которую он обожал, насколько был к тому способен; при таких обстоятельствах мог ли он помнить о несчастье, постигшем капитана его швейцарской роты.