Карл Май - По дикому Курдистану

– Тогда я тебя прошу достать все это до завтрашнего утра. Ты дашь нам человека, его услуги мы оплатим, а костюм мы ему возвратим в Амадии. Но я хотел бы, чтобы об этом не говорили!

– Мы оба будем молчать, и я, и мой посланец!

Принесли ужин для англичанина – то, что мы не доели; остаткам, правда, был придан новый вид. Англичанин, как оказалось, был настолько голоден и ел с таким аппетитом, что мы не успели заметить, как между его длинными, широкими, желтыми, блестящими зубами исчезла большая часть блюд. Я с удовлетворением увидел, что ему подали и то маленькое жаркое, принятое мною за голубей. Англичанин не оставил на тарелке ни малейшей косточки, съел все. Потом, между прочим, ему еще подали деревянную, изящно сделанную тарелку, где лежало милое блюдо, имевшее форму бифштекса и испускавшее такое благовоние, что у меня самого снова разгорелся аппетит, хотя я уже довольно обильно поужинал против моей обычной привычки. Я был бы не я, если бы не поинтересовался, что это такое.

– Сидна, что это за красивое блюдо? – спросил я женщину, обслуживающую англичанина.

– Это чекирдже – саранча.

– Как это готовят?

– Саранчу жарят, размельчают и кладут в землю до появления запаха. После этого я жарю это тесто в оливковом масле.

Тоже недурно! Я задумал непременно донести этот крайне важный рецепт до моего доброго мистера Fowling bulls.

В то время, когда он еще ел, я сошел вниз, чтобы посмотреть на лошадей. Они были в хорошем состоянии. Около них стояли Халеф, драгоман [34], болюк-эмини и арнаут, оживленно споря, спор они, правда, тут же оборвали при моем появлении.

– В чем дело, Халеф? – спросил я.

Он указал на арнаута.

– Этот человек позорит твое имя, сиди. Он грозил убить тебя и меня за то, что я по твоему приказу бросил его на землю.

– Пусть он болтает! Сделать он ничего не сделает.

Тут арнаут положил руку на пистолет и закричал:

– Заткнись, парень! Или ты хочешь встретиться со своим слугой в джехенне уже сегодня?

– Успокойся, пес! Ты просто слеп! – отвечал я ему по-албански. – Разве ты не видишь опасности, которой себя подвергаешь?

– Какой? – спросил он озадаченно.

– Эти пистолеты плохо стреляют! – Я указал на его оружие.

– Почему?

– Потому что я лучше стреляю! – Одновременно в моей руке появился револьвер, направленный на арнаута.

Я был достаточно знаком с жестокостью этих арнаутских солдат, чтобы самому легкомысленно относиться даже к такому простому случаю. Арнаут не ставит жизнь другого человека ни в грош. Он спокойно укладывает человека из-за глотка воды и склоняет затем с тем же спокойствием собственную голову под топор палача. Мы оскорбили этого хаваса, значит, он способен на выстрел. Тем не менее он отнял руку от пистолета и удивленно спросил:

– Ты говоришь на албанском?

– Как слышишь.

– Ты албанец?

– Нет.

– Кто же еще?

– Я немец, но умею разговаривать с такими, как ты.

– Ты только немец? Не маджар, не рус, не серб, не туркчин? Катись к дьяволу!

Он молниеносно поднял пистолет и спустил курок. Не следи я за стволом его оружия, эта пуля прошила бы мою голову, но я пригнулся, и пуля просвистела мимо. Прежде чем он смог выстрелить во второй раз, я подсек его и прижал руки к телу.

– Мне его застрелить, сиди? – спросил Халеф.

– Нет. Вяжите его.

Чтобы завести ему руки назад, мне нужно было на миг их отпустить. Это он и использовал, вырвался и рванул в сторону. В следующий момент он исчез между деревьями, разделяющими дома. Все, кто был рядом, поспешили вслед, но скоро вернулись ни с чем. Выстрел же привлек внимание остальных.

– Кто стрелял, сэр? – спросил Линдсей.

– Ваш хавас.

– В кого?

– В меня.

– O-o! Ужас! Почему?

– Из мести.

– Настоящий арнаут! Он попал?

– Нет.

– Его застрелят, сэр, тотчас же!

– Он убежал.

– Well! Пусть бежит! Нет вреда!

В этом он был, по меньшей мере, прав. Арнаут в меня не попал, зачем же жаждать крови? Назад он наверняка не вернется, и коварного нападения также, очевидно, не следовало опасаться. Теперь англичанину не нужен был ни драгоман, ни арнаут, ведь он меня нашел, поэтому первому заплатили за службу и отпустили с указанием, что он может покинуть завтра утром Спандаре и вернуться в Мосул.

Оставшееся вечернее время мы провели в живой беседе с курдами, закончившейся танцем. Его специально устроили для нас. Во дворе четырехугольной формы, окруженном низкой крышей, собрались все присутствовавшие мужчины. Здесь они лежали, сидели на корточках, а то и стояли, опустившись на колени, в живописных позах, в то время как примерно два десятка женщин собирались во дворе для танца.

Они образовали двойной круг, в середине стоял один танцор, размахивающий копьем. Оркестр состоял из флейты, какого-то подобия скрипки и двух тамбуринов. Танцор дал знак, что можно начинать, громким криком. Его искусство танцевать состояло из разнообразнейших движений рук и ног, которые он делал, не сдвигаясь с места.

Женский круг подражал его движениям. Я не заметил, что в основу этого танца положили какую-то мысль или идею, тем не менее, эти женщины, двигающиеся при неясном факельном освещении, с их угловатыми тюрбанными шапками, с которых падали вниз длинные, через спину завязанные паранджи, представляли собою любопытное зрелище.

По окончании этого простого танца мужчины выразили свое удовольствие громким бормотанием, я же вытащил браслет и вызвал к себе наверх дочь начальника, прислуживавшую мне при еде и находившуюся сейчас среди танцовщиц. Браслет был из желтых стеклышек и почти неотличим от дымчатого, полупрозрачного янтаря, который на Востоке так редок, любим и дорог. У немецкого ювелира я заплатил бы за него от 50 до 70 пфеннигов, здесь же я мог доставить человеку радость, которую оценят гораздо дороже.

Девушка подошла ближе. Все мужчины слышали, что я захотел ее увидеть, и знали – речь идет о вознаграждении. Я должен был постараться не посрамить своих воспитателей, обучавших меня восточной вежливости.

– О, подойди, ты, любимейшая из дочерей курдов-мисури! На твоих щеках сверкает отблеск зари, твой лик так же мил, как и сумбула, чашечка гиацинта. Твои длинные кудри благоухают, как аромат цветов, а твой голос звучит как пение соловья. Ты дитя гостеприимного радушия, дочь героя и станешь невестой мудрого курда и смелого воина. Твои руки и ноги обрадовали меня так же, как капля воды, приносящая утешение жаждущему. Возьми этот браслет и вспоминай меня, когда будешь его надевать!

Она покраснела от радости и смущения и не знала, что отвечать.

– Я принадлежу тебе, о повелитель! – шепнула наконец она одними губами.

Это распространенное приветствие курдских женщин и девушек по отношению к благородному мужчине. Староста был так обрадован тем, что его дочь наградили, что он даже забыл о восточной сдержанности и потребовал дать ему подарок, чтобы его получше рассмотреть.