Карл Май - По дикому Курдистану

Я вскрыл оба письма и внимательно прочел их. Первое было письмом Анатоли кади аскери, адресованным Мир Шейх-хану, в котором ему сообщалось о том, что мутасаррыф и макредж смещены с постов.

Другое содержало официальное указание Али-бею задержать макреджа и переправить его в Мосул, как только он покажется в области, подчиненной Али-бею. Оба письма были снабжены подписями и большой печатью кади аскери.

– Однако эти бумаги для меня очень важны. Как долго я могу держать их при себе?

– Они твои.

– Значит, позавчера вечером макредж был в Мангайше?

– Да.

– Тогда он может уже сегодня быть здесь. И мне нужны эти письма лишь на этот день. Ты сможешь подождать?

– Я буду ждать столько, сколько прикажешь, эмир!

– Тогда пройди вперед через две двери, и там ты встретишь знакомых, а именно Халефа и болюка-эмини.

Весть о том, что макредж может прибыть в Амадию, наполнила меня сперва тревогой, но, как только я почувствовал в своих руках власть, которую предоставляли мне оба письменных послания, тревога исчезла и я уже мог ждать его прибытия со спокойной душой. Мне даже верилось, что весть о смещении с поста мутасаррыфа может означать освобождение заключенного хаддедина, но мне все же пришлось снова отказаться от этой мысли, когда я прочел, что военные действия против арабов предпринимались не по личной инициативе мутасаррыфа, а по приказу Высокой Порты.

Ближе к вечеру Мерсина появилась в моей комнате.

– Эфенди, ты пойдешь со мной в тюрьму?

Это было мне на руку, но сначала нужно было переговорить с Мохаммедом Эмином. Поэтому я сказал:

– У меня сейчас нет времени.

– Ты мне обещал, к тому же говорил еще, что ты хочешь позволить заключенным делать у меня покупки!

Розе из Амадии, видно, важно было заручиться для себя этой возможностью получать дополнительную прибыль.

– Я сдержу слово, но, к сожалению, смогу это сделать лишь через полчаса.

– Тогда я подожду, эмир! Но нам нельзя идти вместе!

– Селим-ага тоже пойдет?

– Нет, он несет сейчас службу у мутеселлима.

– Тогда прикажи сержанту, чтобы он открыл мне тюрьму. И тогда ты можешь идти прямо сейчас, а я подойду попозже.

Она исчезла, явно удовлетворенная, даже не подумав о том, что сержант не может позволить мне пройти в здание, ибо у меня на это нет ни права, ни разрешения его начальника. Я, естественно, сразу же поставил Мохаммеда Эмина в известность о предстоящем визите в тюрьму, порекомендовав ему быть готовым к тому, что, может быть, уже совершен побег, но прежде послать Халефа тайно раздобыть для Амада турецкую одежду. После этого я разжег чубук и размеренными шагами отправился по грязным переулкам к тюрьме. Дверь в тюрьму была приотворена. В ней стоял сержант.

– Салам! – приветствовал я коротко и с достоинством.

– Алейкум салам! – ответил он. – Аллах да благословит тебя в нашем доме, эмир! Я хочу поблагодарить тебя.

Я вошел, и он снова запер дверь.

– Поблагодарить? – сказал я небрежно. – За что?

– Селим-ага был здесь. В страшном гневе. Он хотел нас высечь, но потом сказал, что мы удостоились его милости исключительно потому, что ты за нас попросил. Будь добр и следуй за мной!

Мы поднялись по тем же самым ступеням, которые я с таким трудом преодолел, и все из-за аги. В коридоре находилась Мерсина с жестяным котлом, в котором болтался мучной бульон, выглядевший так, словно он состоял из помоев с ее кухни. На полу лежал хлеб, выпеченный ее «нежными» руками. Некогда он тоже был мучной водой, но благодаря огню и прилипшим уголькам принял твердую форму. Рядом с благодетельницей тюрьмы стояли арнауты с пустыми сосудами в руках, которые, похоже, были выбраны из груды перебитой посуды. Арнауты поклонились до земли, не в состоянии произнести ни слова.

– Эмир, ты велишь нам начинать? – спросила Мерсина.

– Да, начинайте.

Сразу же отворили первую дверь. Помещение, которое мы увидели, тоже напоминало нору, хотя пол и находился на равной высоте с покрытием коридора. В углу лежал турок. Он не поднялся и даже не удостоил нас взглядом.

– Дай ему две порции, он осман! – приказал сержант.

Заключенный получил два половника бульона размером со среднюю миску и кусок хлеба.

В следующей камере опять лежал турок – он получил ту же порцию. В третьей камере-норе сидел курд.

– Этот пес получит лишь одну порцию, потому что он курд из Балада.

Премилейшие порядочки! Я едва сдержался, чтобы не закатить оплеуху сержанту, который пользовался этим «принципом» на протяжении всей процедуры.

После того как вверху всем заключенным роздали пищу, мы спустились в нижний коридор.

– Кто здесь находится? – спросил я.

– Наизлейшие. Араб, еврей и два курда из племени буламу. Ты говоришь по-курдски, эмир?

– Да.

– Ты же не будешь говорить с заключенными?

– Нет, они этого не стоят.

– Точно. Но мы не понимаем ни по-курдски, ни по-арабски, а они постоянно что-то говорят именно на этих языках.

– Тогда я с ними поговорю.

Это и было то, что мне так было нужно. Открыли камеру одного из курдов. У двери мы увидели беднягу заключенного, который явно голодал, ибо, когда ему налили его половник бульона, он попросил, чтобы ему дали больше хлеба, чем обычно.

– Чего он хочет? – спросил сержант.

– Немного больше хлеба. Дай ему!

– Хорошо, пусть будет так, но только ради тебя!

Потом мы были у еврея. Здесь мне пришлось помолчать, ибо еврей говорил по-турецки. Он подал много жалоб, которые, с моей точки зрения, были вполне обоснованны, но его даже не выслушали.

В следующей камере был старый курд. Он только попросил разрешения поговорить с судьей. Сержант пообещал ему это, рассмеявшись.

Наконец открыли последнюю камеру. Амад эль-Гандур сидел в самой глубине ее на корточках и, казалось, вовсе не хотел шевелиться, однако, увидев меня, сразу же подошел.

– Это араб? – спросил я.

– Да.

– Он говорит по-турецки?

– Он вообще не говорит.

– Вообще?

– Ни слова. Поэтому ему и не дают горячей пищи.

– Мне с ним поговорить?

– Попробуй!

Я подступил к нему и сказал:

– Не говори со мной!

Амад эль-Гандур никак не отреагировал на мои слова и ничего не ответил.

– Видишь, он и тебе не отвечает! – разгневался сержант. – Скажи ему, что ты великий эмир, тогда он, пожалуй, заговорит.

Теперь я точно убедился в том, что стражи действительно не знают арабского, но, даже если бы они знали его, диалект хаддединов, несомненно, был им незнаком.

– Сегодня вечером будь готов, – сказал я Амаду. – Может быть, я смогу еще вернуться.

Амад стоял гордо, также никак не реагируя на мои слова.

– И теперь он не говорит! – буквально закричал унтер-офицер. – Тогда он сегодня не получит и хлеба, потому что он не отвечает даже эфенди.