Карл Май - По дикому Курдистану

– Салам! Ты Ингджа, дочь раиса Шурда?

– Да, господин.

– Прости, что не встал, чтобы приветствовать тебя, но я привязан.

– Я думала, что Мадана освободила тебя на время…

– Только руки.

– А почему не все остальное?

Она тут же наклонилась, чтобы разрезать веревки, однако я сказал:

– Благодарю тебя, милая! Тем не менее я прошу не делать этого, нам потребуется потом слишком много времени, чтобы снова связать меня, если кто-нибудь заявится.

– Мадана мне все рассказала, – продолжала свою речь Ингджа. – Господин, я не позволю, чтобы ты лежал здесь на земле, – ты, эмир с Запада, который ездит по всем странам мира, чтобы испытать приключения!

Это были последствия хвастовства моего маленького хаджи Халефа Омара. Девочка посчитала меня за западного Гаруна аль-Рашида, охотящегося за приключениями.

– Но все же из осторожности ты не будешь ничего такого делать, – отвечал я. – Давай садись рядом со мной и позволь, я задам тебе несколько вопросов.

– Господин, ты слишком добр. Я всего лишь простая девушка, чей отец тебя смертельно оскорбил.

– Может, я его еще и прощу – из-за тебя.

– Не из-за меня, а из-за моей матери, господин. Он не мой отец; первый муж моей мамы умер.

– Бедное дитя! А отчим строг и жесток с тобой?

Ее глаза вспыхнули.

– Строг и жесток? Господин, пусть только попытается вести себя так! Нет, но он презирает свою жену и меня; он не видит и не слышит нас. Он не хочет, чтобы мы его любили, и поэтому… Это не грех, что я проведу тебя к Рух-и-кульяну.

– Когда это произойдет?

– В полночь нужно быть на горе.

– Дух находится в пещере?

– Да. Он всегда там в полночь первого дня каждой второй недели.

– А как узнать, что он там?

– По свече. Ее оставляют перед входом в пещеру и отходят в сторону. Если свеча продолжает гореть, духа нет; если же она гаснет – он там. Затем входят в пещеру, делают три шага и говорят что нужно.

– При наших обстоятельствах можно обращаться к духу?

– К духу можно обращаться при любых обстоятельствах. Его можно о чем-то попросить; можно пожаловаться на другого; можно о чем-либо осведомиться.

– Я полагаю, духи не говорят? Как же узнают, какой ответ дал дух?

– После того как сказали пожелание, подходят к иконе, которая там висит, и ждут некоторое время. Если свеча снова загорится, значит, просьба исполнена, и вскоре после этого, чаще всего уже в следующую ночь, получают ту весть, которую ожидали.

– Что это за икона?

– Там находится высокий столб, на котором укреплена икона Пресвятой Богоматери.

Это меня озадачило, я ведь знал, что халдеи придерживались учения, что Святая Мария родила не Бога, а всего лишь человека по имени Иисус. Таинственный Рух-и-кульян, оказывается, праведный католик!

– Как долго там стоит эта икона? – спросил я.

– Не знаю, но точно дольше, чем я живу.

– И еще никто из курдов или халдеев не сказал, что ее нужно убрать?

– Нет, ибо тогда Рух-и-кульян навсегда пропал бы.

– А этого никто не хочет?

– Никто, господин. Дух совершает благодеяние за благодеянием повсюду. Он делает бедных счастливыми и дает советы богатым; защищает слабых и угрожает сильным; добрые на него надеются, злые дрожат перед ним. Если я попрошу отца освободить тебя, то он только засмеется мне в лицо; если же это ему прикажет дух, он послушается.

– Ты тоже была ночью в пещере?

– Несколько раз. Я просила об одном деле для моей матери и сестры.

– Твою просьбу исполнили?

– Да.

– Кто сказал тебе об этом?

– Вначале это случалось ночью, и я не могла ничего этого видеть; последний раз это случилось, когда ко мне пришла Мара Дуриме. Ее посетил дух и послал ее ко мне.

– Значит, ты знаешь Мару Дуриме?

– Сколько я живу, столько я ее и знаю.

– Она, наверное, часто заходит к вам.

– Да, господин. И тогда я иду вместе с ней на гору собирать травы или мы посещаем больных, которым требуется ее помощь.

– Где она живет?

– Никто не знает этого. Вполне вероятно, у нее вообще нет какого-то определенного места, где она живет. Она в каждом доме желанная гостья.

– Откуда она родом?

– Разное говорят. Большинство рассказывают, что она княжна из старого рода правителей Лизана. Это был могущественный род, и Тиджари и Тхома были ему подчинены. Они ели и пили из золотых сосудов, а все остальное было изготовлено из серебра и металла. Потом они обратились в другую веру, и Господь излил свой гнев на них неудержимым потоком; их разметало по всем странам. Только Мара Дуриме осталась верна своему Богу, и он ее благословил почтенным возрастом, мудрым сердцем и большим богатством.

– Где же находятся у нее все эти богатства, если у нее нет жилища?

– Никто не знает где. Некоторые говорят, она закопала свое золото в земле. Многие же, однако, утверждают, что она обладает властью над духами тьмы, которые принесут ей столько денег, сколько ей будет нужно.

– Значит, она рассказывала тебе про меня?

– Да, все, что поведал про тебя твой слуга. Она мне приказала, чтобы я, как только вернусь в эту местность, пошла к Рух-и-кульяну и попросила его оградить тебя от всех несчастий.

– Ты не проводишь меня до пещеры?

– Нет. Ты не голоден, господин? Мадана сказала мне, что ты разрешил ей скушать твой завтрак.

– Кто его приготовил?

– Она сама. Ей это заказал отец.

– А почему не вам?

– Мы не должны были знать, что он скрывает пленника. А муж Маданы – лучший друг моего отца, поэтому-то он именно Мадане приказал охранять тебя.

– Где мужчины деревни?

– Должны быть около Лизана.

– Что они там делают?

– Я не знаю.

– Можешь узнать?

– Может быть, но скажи, господин, не голоден ли ты?

Я ответил уклончиво:

– Я отказался от блюда, потому что я не привык есть улитки с чесноком.

– О, эмир, тогда я принесу тебе кое-что другое. Видишь, наступает ночь, я скоро вернусь и накормлю тебя.

Она спешно поднялась, и я попросил:

– Узнай также, что делают ваши мужчины!

Она ушла, что было кстати, ибо не прошло и десяти минут, как Мадана, провожавшая девушку, вбежала, жутко торопясь, в хижину.

– Я должна тебя связать, – быстро проговорила она. – Идет мой муж от Неджир-бея. Он не должен знать, что мы говорили друг с другом. Не выдавай меня!

Она снова связала мне руки и опустилась на корточки рядом с входом, изобразив на лице неприступное, враждебное выражение.

Несколько секунд спустя зацокали копыта. Перед хижиной всадник остановился, спешился и вошел ко мне. Это был старый, худощавый мужчина, очень подходивший моей бравой Мадане по своему внешнему виду. Он подошел ко мне не здороваясь, исследовал веревки и нашел, что они по-прежнему прочны. Затем обратился к Мадане:

– Выйди и не смей подслушивать!