Михаэль Цвик - Бесстрашные

Она помолчала. При скудном свете полупритушенной лампы он мог различить, как вспыхивали временами ее глаза, похожие на агаты.

– Это все я уже читала, – сказала она наконец.

– И какое же вы вынесли впечатление, фрейлейн Элли? – его голос был тихим, настаивающим.

– Мне кажется, что вы убили графа: ваша защита вплоть до таинственного чека довольно хорошо скомбинирована. Вы шаблонны.

– Так я и думал, фрейлейн Элли, – горько рассмеялся он. – Но оставим это. Если бы я только знал, для чего меня спасли, для кого моя жизнь может представлять ценность! Вчера вечером еще я был счастлив, что победила справедливость. Но теперь мне так же тяжело, как и в моей камере. Разве мое имя стало чистым, разве моя честь восстановлена? Нет, ничего, совершенно ничего.

– Вы меня смешите, господин Швиль. На рассвете вы были бы уже трупом, а теперь живете, спите в теплой, хорошей постели, курите прекрасную сигаретку, и перед вами сидит женщина, к которой вы, по вашему же утверждению, так стремились. Вы идете навстречу новой жизни, о вас заботятся, как о ребенке…

– Навстречу новой жизни? Но, фрейлейн Элли, какой жизни? И сколько она будет продолжаться?

– Вы слишком нетерпеливы, господин Швиль. Спите, а я пойду на палубу, здесь очень душно, вся каюта полна дыму…

– Идите, фрейлейн Элли, поступайте как вам удобнее.

Она ушла, а он остался лежать с широко открытыми глазами. Он смотрел на затянутую шелком лампу, напоминавшую ему желтый, неподвижный глаз на потолке камеры смертников.

Он не заметил как заснул. Когда его разбудили, в иллюминатор падали лучи солнца. Его спутница стояла уже совсем одетая.

– Мы скоро прибудем к цели, – произнесла она. – Вы должны приготовиться, нас ждет автомобиль.

– Который час, фрейлейн Элли?

– Сейчас девять.

– Невозможно!

– Что невозможно, господин Швиль? – спросила она со смеющимися глазами.

– Что мы уже в Гамбурге…

– Оденьте пальто, которое я вам положила, и поднимите воротник, а то вас могут узнать. Будьте осторожны, потому что по радио ночью уже осведомились о вас. Два человека из команды обыскивали каюты; но вы спали, ничего не подозревая.

– У нас они тоже были?

– Конечно, на вас даже смотрели, но слава Богу, не узнали.

Холодный пот выступил на лбу Швиля. Весь дрожа, он оделся и закрыл лицо меховым воротником пальто, как будто боясь холодного воздуха. Фрейлейн Элли вывела его на палубу. Он бросил взгляд на приближающийся город и едва удержал изумленное восклицание.

Однако он сдержался и только побледнел, не издав ни звука. Только сидя в автомобиле, он бросил в сторону Элли взгляд, преисполненный ужаса и пробормотал:

– Вы солгали мне, мы совсем не в Германии.

– Я думаю, вам все равно в каком городе ни находиться, если только он достаточно далек от вашего палача, – сухо ответила она.

Ему стало ясно, что он не может больше располагать собой, что он в полной зависимости, как ребенок. Без согласия своей спутницы он не может даже выглянуть в окно. Был ли он вообще еще человеком? Разве его имя не было уже вычеркнуто из списка живых? Он жил только случайно. Место, которое он занимал раньше в жизни, было уже занято другим. Для него оставалось только два метра могильной земли: больше ему не могли дать ничего, потому что жизнь идет вперед, каждый час рождаются новые люди, и им тоже надо дать место под небом. Он сопротивлялся против этого всем своим существом. Какой-то голос шептал ему:

«Ты поскользнулся, ты споткнулся, дорогой – а кто однажды попал в поток ненужных людей, тот погиб».

«Но ведь сегодня ночью меня спасли и поставили на ноги!»

«Это ничего не значит. Люди, которые сделали это, не смели поступать так. Они так же, как и ты, нарушили мировой порядок».

«Боже, но ведь я невиновен! – почти вслух вскричал он в отчаянии».

«Так утверждают все, кто хочет спастись, кто боится быть раздавленным. Могущественный механизм, держащий мир в постоянном движении, обладает сотнями тысяч колесиков, ты попал в одно из них, в правосудие. Это колесико должно, так же как и другие, двигаться по установленному пути. Тот, кто нарушает ритм, размалывается, дорогой Швиль. Если испортится одна часть механизма, то из-за этого пострадает все остальное».

«Но ведь колесико захватило меня без моего участия, я держался далеко от него!»

«Чтобы дать на это ответ, надо призвать на помощь планеты и весь порядок вселенной. Люди называют это судьбой, предопределением. Оставь эту тему: даже ученые не могут разобраться в ней. Кто может это изменить?»

Этот странный диалог Швиля с самим собой был внезапно прерван.

– Вы спите, господин Швиль! – спросила Элли, потому что он сидел с закрытыми глазами.

– Нет, я не сплю. Но я хотел бы заснуть и никогда больше не просыпаться.

– Может быть, доставить вас обратно в вашу камеру? Вас там наверное примут, смею уверить…

Он ничего не ответил. Она была права, тысячу раз права. Назад он не хотел. Он видел через окно автомобиля прекрасный город – Геную, который так хорошо знал и любил. Видел голубое небо, оливы и розы в садах, слышал громкие голоса уличных продавцов, эти особенные, звонкие голоса, казалось, напоенные зноем. Нет, он совсем не хотел возвращаться в камеру смертников. В его душу постепенно вошел покой. Робкий луч радости жизни украдкой проскользнул в замерзающее сердце и согрел его. В душе ожили голоса, их становилось все больше и больше. Сперва они шептались, потом стали раздаваться громче, потом зазвучали как серебряные колокольчики: жизнь!

Жить! Жить! Все равно сколько, все равно как: но жить, потому что это самое большое богатство, самое дорогое сокровище на свете. Каждый день, каждый час существования, которым можно упиться, уже победа. Опьяняющая победа. Итак, вперед, Швиль, хватайся за часы жизни руками и зубами, добром и силой, все равно, как придется!

«А если тебя узнают, что тогда? Ведь тебе запрещено жить! ›› – пытался какой-то внутренний голос нарушить его счастливое состояние. Но это ему не удалось.

«Если меня узнают, то я подчинюсь силе, – подумал Швиль. Но до того времени могут пройти дни, недели, месяцы, а если мне повезет, то и годы. И это время – мое!»

Автомобиль остановился перед старинным дворцом. Здание было построено из серого мрамора, с узкими окнами. Два льва с широко раскрытой пастью величественно лежали по обеим сторонам портала. Швиль вышел из автомобиля и поднялся по ступеням. Широкая белая мраморная лестница, покрытая ковром, вела наверх.

– Здесь наши дороги расходятся, – сказала Элли, нажимая звонок.

– Как так? Разве вы не останетесь здесь? – спросил он с искренним сожалением.

– Нет, я пойду в отель: там я отдохну, а потом покину город.

– Куда вы поедете? Скажите.