Уилбур Смит - Орел в небе

Перед ним было ровное коричневое поле, открытое и гладкое. Если повезет, можно благополучно приземлиться.

"Мираж" быстро терял скорость, стрелка указателя скорости двигалась назад: 200 миль в час, 180, не за горами и 150 – скорость падения самолета.

И вдруг Дэвид увидел, что поле перед ним изрезано глубокими бетонными ирригационными канавами. Двадцать футов шириной, десять глубиной, они представляли смертельную опасность, их хватило бы, чтобы уничтожить танк "центурион".

И Дэвид ничего не мог сделать, чтобы избежать их зияющих челюстей. Он опустил "мираж", слегка коснувшись поверхности.

"Тихо, как кот, писающий на бархатное покрывало", – с горечью подумал он, понимая, что теперь все его мастерство бесполезно. – Даже Барни гордился бы мной". Поле и впрямь было неровное, "мираж" опустился на него, качаясь и подпрыгивая, бросая Дэвида на стены кабины. Теперь он двигался уже на трех колесах, терял скорость, шасси приняло на себя удар и выдержало. Тем не менее, машина еще шла на скорости в 90 миль, когда налетела на первую ирригационную канаву.

Шасси лопнуло, как сухой кренделек, "мираж" опустил нос и ударился им о дальний край канавы, бетон рассек металл, как серпом, машину отбросило; самолет, кувыркаясь, отлетел в поле вместе с привязанным к креслу Дэвидом. Крылья оторвались, а корпус продолжал скользить по мягкой земле и наконец остановился, как выброшенный на сушу кит.

Левая сторона тела Дэвида онемела, он не чувствовал ни руки, ни ноги, только режущие жесткие объятия ремней. Внезапно наступившая тишина ошеломила его.

Много секунд сидел он неподвижно, неспособный двигаться или рассуждать. А потом почувствовал – всепроникающий запах горючего из разорванных баков и трубопроводов. И оцепенел от вечного страха пилота перед огнем.

Правой рукой Дэвид схватился за рычаг подъема лобового стекла и потянул. Он потратил на это десять драгоценных секунд, но рычаг прочно заело. Тогда он обратился к стальному ножу в нише под рычагом. Это орудие специально предназначалось для такого случая. Он схватил нож, откинулся в кресле и набросился на перплексовый купол у себя над головой. Запах горючего становился все сильнее, он заполнил всю кабину, и Дэвид слышал легкий звон добела раскаленного металла.

Левая рука мешала, он ее не чувствовал, не мог ею пользоваться. Ремни так прочно держали его в кресле, что ему пришлось остановиться, чтобы ослабить их.

Потом он начал снова. Проделал в перплексе отверстие размером с кулак и пытался расширить его, а в это время где-то в фюзеляже разорванный трубопровод выпустил в воздух струю горючего. Тяжелые брызги, как из садового оросителя, упали на фонарь кабины, потекли по бокам и через отверстие, прорубленное Дэвидом, залили его. Он чувствовал его на лице, ледяной холод коснулся щек и глаз, пропитал плечи и переднюю часть компенсирующего комбинезона, и Дэвид начал молиться. Впервые в жизни слова молитвы приобрели для него смысл, и он почувствовал, как отступает ужас.

– Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один...

Он молился вслух, продолжая крушить податливый перплекс и ощущая на лице мягкий дождь смерти. Он изо всех сил напрягал руки, отдирал полосы прозрачного материала, пропарывая перчатки и оставляя на краях кровавые следы.

– Восславится Его славное имя, Чье царствие славы во веки веков...

Теперь отверстие было достаточно велико. Дэвид приподнялся в кресле и обнаружил, что его держат линии радиосвязи и подачи кислорода, присоединенные к шлему. Искалеченной левой рукой Дэвид не мог до них дотянуться. Он взглянул на нее и увидел, что рукав весь в крови. Боли не было, но рука торчала под неестественным углом.

– Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем... – прошептал он и правой рукой оторвал подбородочный ремень и швырнул шлем на пол кабины. Горючее впиталось в его мягкие темные волосы, побежало по шее за ушами, и он подумал о пламени ада.

Он с огромным трудом выбрался через отверстие в перплексе, и теперь даже молитва не сдерживала приступ темных войск ужаса, наступавших на его душу.

– В гневе Господь сожжет все...

Он с трудом прополз по скользкому металлу остатка крыла и упал на землю. Упал ничком и несколько мгновений лежал неподвижно, обессилев от страха и напряжения.

– ...помни, все во власти Господа...

Он лежал, прижавшись лицом к пыльной земле, но услышал голоса, приподнял голову и увидел, что по полю к нему бегут женщины из сада. Резкая гортанная речь. Иврит. Он дома.

Придерживаясь за разбитый корпус "миража", он встал, сломанная рука повисла. Дэвид хотел крикнуть:

– Уходите! Берегитесь! – Но из его горла вырвался только резкий хрип, а женщины все бежали к нему. Их платья и передники казались яркими пятнами на фоне сухой коричневой земли.

Он оттолкнулся от самолета и шатаясь двинулся навстречу бегущим.

– Уходите! – хрипел он в отчаянии, сжатие комбинезона мешало ему двигаться, испаряющееся горючее в волосах и на лице холодило.

В разбитом корпусе "миража" лужица горючего нагрелась от раскаленной оболочки компрессора. Горючее обладает высокой летучестью, и одной искорки от умирающего электронного оборудования хватит.

С глухим ревом "мираж" окутали алое пламя и черный дым; ветер рвал огонь на большие полотнища и вымпелы, и Дэвид оказался в ревущей печи, там, где, казалось, горел сам воздух.

Он задержал дыхание – иначе пламя сожгло бы ему легкие. Плотно зажмурился и продолжал бежать вслепую. Тело и конечности были защищены несгораемым компенсирующим комбинезоном, сапогами и перчатками, но голова обнажена и вдобавок облита горючим.

Он бежал, пылая, как факел. Волосы сгорели мгновенно, и пламя перекинулось на кожу. Сгорели уши и большая часть носа, кожа отслаивалась охваченными огнем полосами, а потом пламя вгрызлось в плоть, уничтожив губы, обнажив зубы и часть челюсти. Сожгло веки и сожрало щеки.

Дэвид не останавливаясь бежал сквозь горящий воздух и дым. Он не верил, что возможна такая боль. Она превосходила всякое воображение, заглушала все чувства, лишала рассудка, но он каким-то образом понимал, что не должен кричать. Боль была чернотой и ярким пламенем перед его плотно закрытыми глазами, она ревела в ушах, как все ветры мира, а на теле Дэвид ощущал бичи и крючья самого ада. Но он знал, что нельзя впустить этот ужасный огонь в себя, и потому бежал молча.

Женщины из сада остановились перед преградой из пламени и черного дыма; это пламя объяло и корпус машины, и бегущего пилота.

Перед ними поднималась сплошная стена огня. Ее опаляющее дыхание заставило их в ужасе отступить. Они стояли сбившись в кучку, тяжело дыша, ошеломленные, не верящие своим глазам.

Вдруг порыв ветра разорвал тяжелые завитки дыма, и оттуда, спотыкаясь, выбежало ужасное существо, живой факел.