Андрей Салов - Семь смертей Лешего

Лома пришлось вернуть. Для этого пришлось ночью прокрасться, как они делали не раз, на подворье местного пьяницы, а по долгу службы сельского эскулапа, доктора Мельниченко. Хотя крались они скорее по привычке, чем по делу. К этой, вечно хмельной компании, можно было идти с развернутыми знаменами, стуча в барабаны, все равно их приход остался бы незамеченным. До тех пор, пока пришедшие с помпой люди, не стали бы ломиться в дверь.

Что творится снаружи, трех прожженных алкоголиков в белых халатах, не интересовало. Плевать им на все, что происходит извне, если это не мешает заниматься любимым делом, употреблять разбавленный до нужных пропорций радушным хозяином и начальником, спирт.

Ломы были благополучно извлечены из докторского сарая и без лишнего шума доставлены на колхозный склад, откуда и были в свое время извлечены.

Механик свое слово сдержал. Мельниченковские санитары так никогда и не узнали, кто по ночам пакостил им, трескал по опухшим от беспробудного пьянства головам, тяжеленными ломами. А вскоре, в их постоянно затуманенных алкогольными парами мозгах, бесследно пропали последние воспоминания о недавних инцидентах, пусть и мелочных по своей сути, но, тем не менее, омрачающих ночное застолье.

Об этих ночных развлечениях, пострадавшая от мальчишеских шалостей сторона позабыла гораздо скорее, чем сами виновники переполоха с колхозным инвентарем. Местный механик, не желая поднимать лишнего шума, ничего не сказал Мельниченко и компании, но подробно и дотошно описал случившееся родителям пацанов, которым, как ни странно, это не понравилось. Хоть доктора не селе недолюбливали, но он был взрослым человеком и за издевательство над ним, кто-то должен был ответить. И они ответили, все до единого, по полной программе и потом еще целую неделю досадливо морщились ненароком стукнувшись о что-нибудь твердое, пострадавшей частью тела, все еще хранящей на себе следы родительского благословения. С тех пор с доктором Мельниченко они больше не связывались, тем более, что шутки с ним не вызывали особого восторга, а расплата за них была весьма болезненной.

…Лешка с Петькой постучали в окно. Темная фигура с потухшим взглядом уставившихся в стол, глаз, даже не шевельнулась, чтобы выяснить причину внезапного шума. Тогда они постучали громче, а мгновение спустя, молотили в окно от души, стараясь при этом не переусердствовать и не разбить его, что чревато новыми разборками.

В ответ на настойчивый стук, неподвижная черная фигура зашевелилась и пришла в движение, правда не полностью, а лишь ее верхняя часть, невидяще вперившаяся в лежащую за окном пустоту. На мгновение, замерев в неподвижности и не обнаружив ничего заслуживающего внимания, голова начала неторопливый разворот в обратном направлении, одновременно с ней задвигалась и рука, по направлению к наполненному на треть разведенным спиртом, стакану.

Этот момент мог стать переломным, очередная доза горячительного, могла стать последней в его более, или менее, бодрствующем состоянии. Если доза окажется решающей, то светило сельской медицины мгновение спустя будет валяться бездыханной грудой под столом и добудиться его в ближайшие несколько часов будет невозможно, даже чисто теоретически. Чтобы не допустить подобного исхода, пацаны вновь, что было сил, заколотили по стеклу, наплевав на его сохранность.

Настойчивый стук, переполошивший доселе молчавших соседских собак, не мог не коснуться слуха доктора и возымел нужное пацанве воздействие. Грузная туша доктора, так и не прикоснувшись к стакану, медленно приподнялась из-за стола и не совсем твердым шагом направилась к окну, источнику назойливого шума.

Окошко медленно распахнулось и помятая, разящая за версту перегаром физиономия Мельниченко высунулась наружу, в освежающую после душной атмосферы избы, прохладу. Глаза сфокусировались, привыкая к темноте, и разглядели пацанов, переминающихся с ноги на ногу у окна.

Выслушав торопливую и сбивчивую историю о выстреле в домике колхозного сторожа, и несчастье, приключившемся там, он также молча направился внутрь избы. Ни говоря ни слова, накинул на плечи поношенный белый халат, прихватил с тумбочки в углу медицинскую сумку с лекарствами, украшенную огромным красным крестом в белом круге.

Молча вышел из дома, и прикрыв за собой дверь поспешил за ребятами, которые не смотря на показное безразличие, были возбужденны и испуганны. Он ушел в ночь вслед за ними, не заперев дверь, не опасаясь воров, что могут нагрянуть ночью именно к нему в намерении поживиться барахлишком. Судя по слухам, даже в ближайшем городке, все обстоит иначе, чем в деревне. Шустрые квартирные воришки чистят одну квартиру за другой, благо у людей появилось, что взять. И поймать воровские компании очень сложно, как и вообще бороться с этим явлением.

В этом плане Авдеич мог с чистой совестью рапортовать в район, что подобного позорного явления, как квартирные кражи, на его участке нет, и быть не может. Все живут ровно, открыто, друг друга знают и никогда никто из соседей, не позарится на имущество другого. На это способны только приезжие, но слишком глуха и далека деревушка Шишигино, чтобы заинтересовать заезжих гастролеров. Ежели кто из посторонних оказывался в их глуши, то не по собственной воле, а по служебной надобности. Оказавшись в непролазной глухомани, горожанин стремился быстрее уладить приведшее его сюда дело, и скорее убраться обратно.

Спустя десяток минут доктор Мельниченко, в сопровождении посыльных, оказался на месте трагедии, где его с нетерпением ожидали, переминаясь с ноги на ногу, местные пацаны, принимавшие участие в ночной забаве.

При виде искореженного, разорванного в клочья лица Никанора, доктор подобрался, стал совершенно трезв, и только стойкий запах перегара, портил всю картину. Лешка и Петька были определены им в помощники, и несколько бесконечно долгих, показавшихся им вечностью часов, подавали ему бинты, салфетки, шприцы, ампулы с лекарствами, иглы и нити. И все это в луже крови. Их мутило, они закрывали глаза, и отворачивались, единственным желанием было оказаться как можно дальше от этого места, бежать отсюда без оглядки куда глаза глядят. И они давно бы удрали, если бы не гневные окрики отрезвевшего за работой доктора, и не друзья, застывшие в темноте, с нетерпением, и страхом ожидающие окончания операции. Сбеги они и их репутация была бы бесповоротно испорчена на неопределенное время, и исправить ее будет не просто, если вообще возможно. Если же они до конца выдержат кровавую процедуру, авторитет их возрастет во сто крат. Друзья будут преклоняться пред ними, глядя на них, как на героев. Ради этого стоило терпеть, стиснув зубы, задерживать дыхание, чтобы не блевануть от запаха крови, не упасть в обморок при виде производимой в их присутствии, кровавой операции.