Дмитрий Быстролетов - Para Bellum [журнальный вариант]

Гай заканчивал медицинский факультет в Галле, когда ему сообщили, что его отец, как подобает капитану, не пожелал поки­нуть мостика своего гибнущего судна и по­шел вместе с ним и с не успевшей прыг­нуть за борт командой на дно Ла-Манша. В одной из голландских газет позже Гай про­чел, что пароход «Пестрая корова» потер­пел катастрофу при невыясненных обстоя­тельствах, столкнувшись с немецким пароходом, но в чем заключалась невыяснен­ность, заметка не сообщала. И вот в Пари­же он слушал отчет адвоката о делах...

Не увидев на лице Гая ожидаемой радос­ти от пятизначного числа, на которое стара­ниями адвоката возросло наследство ван Эгмонта, этот почтенный и, без сомнения, честный человек искренне огорчился и про­молвил что-то насчет фамильной странности ван Эгмонтов, странности, выражавшейся в непостижимом безразличии к финансовому успеху и мнению уважаемых людей. Гай со­бирался освободить адвоката от обязанности быть его нянькой, так как ему претило поль­зование наемным трудом, в какой бы фор­ме оно ни выражалось. Но огорченный вид старика и его из души вырвавшиеся слова изменили решение: Гаю не хотелось его огорчать еще больше... Гай спросил, не зна­ет ли адвокат подробностей гибели судна, но тот как-то странно отвел глаза, буркнул: «Нет», а затем сообщил, что, как выясни­лось, один из членов команды, кок, сумел спастись. Правда, при этом он был изуве­чен, но сейчас жив-здоров и даже процве­тает. И дал Гаю адрес: бар «Пестрая коро­ва». неподалеку от центрального вокзала в Амстердаме, фамилия владельца — Манинг. Гая удивило, что бар носил то же название, что и судно. Можно было подумать, что спасшийся моряк хотел придать своему пи­тейному заведению характер мемориала.

Скорее всего именно желание увидеть и услышать свидетеля последних минут отца и заставило Гая в тот же день сесть в поезд на Амстердам.

...Он еще раз пошевелил левым плечом, чтобы ощутить тихую, приглушенную боль, бросил окурок в урну, взял чемодан и не спеша перешел улицу. Шагая по тротуару, он время от времени поднимал голову и разглядывал вывески баров. После множест­ва полногрудых красавиц глазам его пред­стала вдруг необычная картина, висевшая над входом в большой бар. Она была выпол­нена мастерской рукой и изображала мор­скую трагедию: дряхлый пароходик с над­писью на борту «Пестрая корова» погружа­ется в пучину, протараненный огромным угольщиком; на мостике в спокойном ожи­дании гибели одиноко стоит капитан с длин­ным красным носом и черными бровями, напоминающими сапожные щетки. Под вы­веской надпись: «Заходите сюда, немцы, здесь вы — дома!».

Гая покоробило, он вновь перевел взгляд на картину и рассмотрел подробности, ко­торых не заметил раньше. Оказывается, кар­тина имела еще и второй, не менее злове­щий смысл: на носу тонущего пароходика болтался гюйс голландского военного фло­та, а на мачте угольщика гордо развевался флаг со свастикой. Все это было, разумеет­ся, выдумкой, так как посудина его отца не имела права носить гюйс, а немецкий угольщик не мог в те годы ходить под фа­шистским флагом, так как этот флаг тогда не стал еще государственным. К тому же Гай хоть и не очень-то разбирался в мор­ском деле, но все же знал от отца, что гюйс поднимается на кораблях только на якорной стоянке.

Судя по свежести красок, картина была писана совсем недавно, во всяком случае, не раньше весны текущего, 1937 года. Крас­ки были дешевые, но еще не выцвели.

Гай сам не уловил момента, когда раздра­жение, вызванное картиной, перешло в глу­хую злобу. Он вспомнил о лежащем в чемо­дане пистолете, из которого выпустил по нему пулю фашистский офицер и с кото­рым он дал себе клятву никогда не расста­ваться, и подумал, не переложить ли его в карман. Но тут же подавил эту вздорную мысль и ногой распахнул дверь в бар.

Просторный зал был пуст, лишь за столом в углу сидела компания молодых людей, че­ловек шесть. Они пили пиво и громко раз­говаривали по-немецки. Высокие табуреты у длинной стойки тоже пустовали. За стойкой сидел толстый старик с кирпично-красным лицом и взъерошенными седыми кудрями. Он курил черную сигару и явно скучал.

Гай подошел к стойке, опустил чемодан на пол.

— Добрый день,— первым приветствовал его краснолицый. Он сказал это по-немецки, его хрипловатый бас звучал ворчливо.

— Здравствуйте,— ответил Гай по-гол­ландски и сел на табурет прямо против него.

— Чего желаете?— краснолицый охотно перешел на голландский и говорил без ма­лейшего акцента.

Гай оглядел полки с разноцветными бу­тылками за его спиной. Ром, джин, шнапс, виски... Здесь явно отдавали предпочтение крепким напиткам.

— Шнапс,— сказал Гай.

Старик, не поднимаясь, повернулся на сво­ем крутящемся сиденье, взял с буфета от­купоренную бутылку, одним быстрым дви­жением, но не пролив ни капли, наполнил рюмку и аккуратно поставил ее перед Гаем. Его толстые красные руки были в синей та­туировке — чайки, якорь, штурвал...

Гай рассматривал его, пока он манипули­ровал бутылкой и рюмкой, и вынужден был заключить, что это отнюдь не старик, как ему показалось поначалу. Пожилой чело­век — пожалуй, но еще весьма крепкий, и по очертаниям плотно обтянутых белой курткой плеч можно было судить о могучей физической силе.

— Вы здесь хозяин? — спросил Гай таким тоном, словно собирался жаловаться на пло­хое обслуживание.

— Да. А что? — не слишком-то дружелюб­но откликнулся краснолицый.

— Вы Манинг?

— Да, Микаэл Манинг. А в чем дело?

— Вы плавали на «Пестрой корове»? — все тем же тоном допытывался Гай, смутно ощу­щая, что ведет себя неподобающим, не свойственным его натуре образом. Но тут виновата была злость, возникшая еще на пороге бара и не улегшаяся окончательно.

Манинг поморщился, вынул сигару изо рта и презрительно проворчал:

— Во-первых, не плавал, а ходил. Плавает знаете что?.. — Он сделал короткую паузу и повысил голос: — А во-вторых, если вы шпик, то не туда попали.

— Не шпик, не волнуйтесь,— сказал Гай уже спокойно.— Просто я надеялся услы­шать, что вы все-таки не Манинг.

— Это почему же я должен быть не Манинг?

— Ведь вы плавали на «Пестрой корове»...

— Ходил,— снова поправил хозяин, стра­дальчески поморщившись.

— И вы спаслись один из всей команды?

— К сожалению...

— И «Пестрая корова» пошла ко дну пос­ле столкновения с немцем?

— Да.

— И в память об этом вы открыли кабак для немцев?

Манинг сощурил свои очень светлые, поч­ти белые глаза и сплюнул на пол. Ему, ка­жется, надоел этот странный разговор.

— У каждого своя реклама,— сказал он жестко. — А теперь, молодой человек, при­шла моя очередь задавать дурацкие вопро­сы. Кто вы такой? Почему вы прихо­дите в чужое заведение и учиняете допрос? Кто дал вам право пытать честного че­ловека?