Дмитрий Быстролетов - Para Bellum [журнальный вариант]

Когда Дорис сообщила Цорну о завязав­шейся с ван Гойеном дружбе, Цорн не за­медлил передать об этом по инстанции. Старые секретные источники информации не пользовались больше доверием, новое руководство испытывало нехватку своих, им самим учрежденных источников, и у шефов майора Цорна возникла мысль использо­вать для работы в Англии голландского графа: космополитическая закваска делала его очень подходящим для такой работы.

Дорис ни о чем не спрашивала майора Цорна, и он ей ничего пока не открыл.

Допив кофе, майор сказал:

— Ну что ж, благодарю за откровен­ность. Продолжайте вашу дружбу, в ней нет ничего предосудительного.

Дорис встала.

— Разрешите быть свободной?

— Конечно, конечно...

Майор проводил ее до дверей.

Дорис покинула кабинет с чувством не­обыкновенной легкости на душе. Хоть она и не утаила от начальника своей связи с иностранцем, ее партийная совесть до это­го разговора все же испытывала иногда легкие укоры. Теперь ничто не смущало ее.

...Дорис расчесывала свои светлые, вью­щиеся на концах волосы. За два месяца — с того дня, когда Ганри попросил отпустить их, — они стали длинные, и ей приходилось по утрам, перед уходом на работу, масте­рить на затылке тугой компактный пучок. Но по воскресеньям Дорис давала им волю.

Длинные волосы ей и самой нравились,— как и многое другое, что пришло вме­сте с появлением в ее жизни графа ван Гойена. Спартанское жилье, похожее на ке­лью в монастыре, опостылело ей вдруг до омерзения — с прошлого воскресенья, когда она побывала в уютной квартире Ган­ри, где он сделал ей предложение. Она, конечно, на следующий же день сообщила об этом майору Цорну, и тот с улыбкой поздравил ее...

Наступали сумерки, хотя было всего без четверти четыре: их прибпизил холодный ноябрьский туман, плотный и вязкий, как молочный кисель. Ганри по обыкновению опаздывал. Они собирались сегодня на ип­подром, где Дорис не бывала еще ни разу в жизни, и потому она ждала его с нетер­пением.

Наконец он явился. Вид у него, уже про­тив обыкновения, был не очень-то веселый. Уличный туман, бисером осевший в уси­ках, казалось, застрял и в складках его плаща, и даже в глазах.

— Сдается, дорогая, мы никуда не едем, — сказал он с порога скучным голосом.

— В чем дело?

— Во-первых, две лошади, на которых я собирался ставить, заболели. — Он сел прямо в плаще на ее узкую кровать, засте­ленную серым шерстяным одеялом, и за­молчал.

Дорис кончила расчесывать волосы:

— А во-вторых?

— Во-вторых, погода мерзкая, и вообще...

— Что «вообще»?

— Хочется напиться. Давай напьемся, а? Как сапожники, а? — Он оживился.

— Я один раз напилась — с меня доста­точно.

— Ну зачем так трагично? — запротесто­вал Ганри. Ему была известна история ее падения из уст самой Дорис. — Все-таки есть небольшая разница...

Дорис знала, что сказал он это без же­лания ее обидеть, просто болтает по при­вычке, но с тех пор как в ней проснулась женщина, им же разбуженная, она усвоила и применяла все присущие женщинам улов­ки, правда не всегда расчетливо и умело. Сейчас она сочла уместным оскорбиться:

— У вас именно так принято острить с дамой?

Ганри взял лежавшую на одеяле порту­пею с тяжелой кобурой, взвесил на руке.

— Какая же ты дама? Носишь такую сбрую... Сколько это потянет? Килограммов на пять?

— Каждому свое, — продолжала оскорб­ляться Дорис.

— Ты и стрелять умеешь?

Тут она не выдержала роли и расхохо­талась. Если бы в этот момент ее увидел майор Цорн или Дитер Бюлов, они бы ре­шили, что унтерштурмфюрер Шерер сошла с ума. Никто никогда не был свидетелем таких живых проявлений обыкновенных че­ловеческих чувств со стороны унтерштурмфюрера.

Ганри поглядел на нее, и его дурное на­строение окончательно исчезло. Она все хохотала.

— Да, ведь ты была чемпионкой по стрельбе, совсем забыл, — сказал он. — Но все-таки — не напиться ли нам? В та­кую погодку хорошо сидеть в тепле и по­тягивать что-нибудь серьезное. А?

— К чему ты клонишь? — Дорис отобра­ла у него портупею с кобурой, села рядом.

— Поедем ко мне. По дороге купим того-сего. Приедем и запремся. Я тебе сказку расскажу. И поплачусь заодно.

— Теперь я тебя должна спросить: зачем так мрачно?

— Меня ждут суровые времена, — ве­село отвечал он. — Наличные кончаются...

На площади они взяли такси, заехали в магазин, где им увязали два больших па­кета с бутылками и закусками, и через пол­часа уже сидели в квартире у Ганри при гранатовом свете настольной лампы под шелковым абажуром.

Начали с виски. Чтобы не разбавлять во­дой, Ганри положил в бокалы побольше льда. Дорис виски раньше не пробовала. Сделав два больших глотка, она сказала, что ей нравится.

— Значит, напьемся? — спросил Ганри.

— Видно будет...

Тут зазвонил телефон в кабинете, и он поспешил туда, оставив дверь открытой.

— Алло, слушаю вас, — придав голосу солидности, сказал он в трубку по-немец­ки. — О, Александр, очень рад, что не за­были позвонить... Да... да... То, о чем мы с вами тогда говорили, произошло, к сожале­нию, несколько раньше, чем я рассчиты­вал... Что?.. Еще не совсем, но близко к этому... Что?.. Ха-ха-ха... Судьба такая! Что?.. — Смех оборвался. — Я об этом не думал, но надо будет поискать... Что?.. Да, дело тонкое, но ведь как там у вас говорят: не имей сто... как?., ага, рублей... — Он произ­нес последнее слово с трудом. — Так ког­да же мы встретимся?.. Хорошо... Чем ско­рей, тем лучше.

Дорис слушала этот обрубленный наполо­вину диалог, и сначала он казался ей дву­смысленным и неприличным — можно было подумать, что разговор шел о ней. Но к концу ей стало стыдно собственной подо­зрительности.

— Если не секрет, чему это ты так зара­зительно смеялся? — спросила она вернув­шегося из кабинета Ганри.

— Путилов говорит, что мужчина может не считать себя банкротом, пока он не стал импотентом.

— Кто такой этот философ?

— Разве я тебе не рассказывал?

— Впервые слышу это имя.

— Только он не философ, а скорее на­оборот — он биржевой делец. Русский фабрикант, в прошлом очень богатый, уд­рал из России в восемнадцатом году. Ка­жется, и здесь устроился неплохо.

— Ты играешь на бирже? — без всякого осуждения поинтересовалась Дорис.

— Пока нет, но придется, милая моя До­рис, увы — придется.

— Там можно заработать?

— Путилов говорит — можно. Он, напри­мер, зарабатывает. Предлагает свою по­мощь, но, конечно, не бескорыстно.

— Что он от тебя хочет?

— О, сущие пустяки! Было бы очень хо­рошо, если бы я добыл кое-какие сведе­ния о работе и перспективах военной про­мышленности России и Германии. Пустячки, не правда ли?

— Я иногда не понимаю, шутишь ты или говоришь серьезно, — сказала Дорис.

Ганри даже перепугался, схватил ее руку, быстро поцеловал.