Александр Плотников - С прибоем на берег

- Возраст Иисуса Христа… Ишь, Семен, молодые-то нынче растут, как грибы! - усмехнулся он, обращаясь к Белозерову. - В его годы мы были всего-навсего капитанами.

- Завидки берут, генерал Томский? - откликнулся тот. - Меня тоже. Молодости его завидую. Великая, брат, штука - молодость! И жаль, что она так быстро проходит.

Широко распахнулись обе створки двери, и сестры вкатили из коридора голенастую госпитальную коляску. Этот скорбный транспорт предназначался для меня.

На другой день Семен Андреевич Белозеров навестил меня в послеоперационной палате.

- Ну, как дела? Молодцом! Как это говорится у вас на флоте: самое главное в жизни - не опускать парусов!

Он присел на краешек моей постели.

- Знаете, - продолжал он, - я всегда был неравнодушен к вашему брату. Может, потому, что я старый танкист, а у танкистов много общего с моряками…

Белозеров замолчал, захваченный нахлынувшими воспоминаниями. Это было видно по его безбровому болезненно-бледному лицу, которое то суровело, покрываясь тенями, то вновь светлело от едва заметной улыбки.

- Семен Андреевич, - первым нарушил молчание я, - а чем болен генерал Томский?

- Что? - переспросил он. - Петрович-то? У него богатырский организм. Просто он, как многие здоровые люди, совсем не заметил, как перевалило за шестьдесят, и предложение уйти в запас застало его врасплох… Переживает очень и, смешно представить, мечтает о том, чтобы врачи нашли у него какую-нибудь завалящую болячку! Не так обидно будет уходить. И злится, когда они в один голос говорят ему: здоров, здоров; здоров.

- Вы, наверное, давно знаете друг друга?

- Судьба нас свела, пожалуй, еще до вашего рождения. Мы были кремлевскими курсантами. Выпуска тысяча девятьсот тридцать третьего года. Для вас это история, но для нас это вроде вчерашний день.

- Вы дружили все эти годы?

- В нашей жизни случалось всякое, - уклончиво ответил Семен Андреевич, поднимаясь с моей кровати.- Ну что ж, поправляйся, моряк! - внезапно перешел он на «ты». -Я пойду в палату. Сегодня на обходе мне вынесут приговор. Боюсь, как бы он не был слишком суровым…

Нам не суждено было больше увидеться. Врачи действительно «приговорили» его к операции очень сложной и рискованной. Лучшие хирурги несколько часов боролись с тяжелым недугом, но болезнь оказалась сильнее. Через неделю сердце полковника Белозерова остановилось.

Это случилось в день моей выписки. Меня не провожали обычными шутливыми напутствиями. Хмурились веселые, улыбчивые сестры, тихо-тихо, почти на цыпочках, сновали по коридорам няни, а в глазах больных застыл недоуменный вопрос.

Уже переодетый во флотскую форму, я стоял возле дверей госпитальной канцелярии, когда двери эти отворились резким толчком и вышел Томский, облаченный в генеральский мундир.

- Здравия желаю, товарищ генерал! - вскинул я руку под козырек фуражки.

- Здравствуйте, - ответил он сухо. Потом, узнав меня, спросил: - Вы уже слышали?.. Эх, Семен, Семен! - гортанно произнес он, с хрустом сжимая в кулаках пальцы.

Я глядел на него, широко открыв глаза. Горе старого солдата тронуло меня больше, чем сознание безвозвратной потери человеческой жизни.

- Вам куда? - тут же овладев собой, спросил Томский. Я ответил.

- Идемте, я отвезу вас, - предложил он.

- Спасибо, товарищ генерал. Я только получу выписные документы.

- Хорошо, жду вас в машине.

Ехать было далеко. Черная «Волга» стремительно летела по асфальтированному шоссе, и только тормоза постанывали на крутых поворотах. Генерал Томский говорил, изредка оборачиваясь ко мне с переднего сиденья:

- Семен мог пойти дальше нас всех. Была в нем природная командирская жилка. Начинал он действительно блестяще. В тридцать седьмом, на зависть нам, добился отправки в Испанию. Вернулся с орденом Красного Знамени на груди. И в Отечественную воевал отчаянно. Дважды горел в танке. Чудом остался в живых.

Генерал говорил отрывисто, с большими паузами между фразами, резко выделяя согласные звуки. Так говорят люди, не привыкшие к тому, чтобы им возражали и перебивали их мысли.- Конец войны застал нас обоих в Прибалтике. Шли жестокие бои, немцы сопротивлялись отчаянно и умело. Почти каждый километр добывался кровью. На одном из участков фронта в пробитую брешь вошла наша танковая группа. Стремительно вклинилась в немецкую оборону, далеко оторвавшись от наступающих войск. А немцы, подтянув резервы, контратаковали. Наши танки оказались отрезанными. Группа пошла в бой прямо с марша. Горючее кончалось, машины встали. Положение их было критическим. Только растерянность немцев давала еще время на размышление, Остался один выход: технику взрывать, экипажам пробиваться к своим.

Я тогда был замначштаба дивизии. Той самой, к которой принадлежала отрезанная группа. И мы бессильны были чем-нибудь ей помочь.

И вот тогда в мою землянку ворвался комбат Белозеров. По старой дружбе он входил ко мне без доклада.

- Их надо выручать! - потребовал он. - Чего же мы ждем, подполковник Томский?

- Успокойся, Семен, - сказал я ему. - Сейчас они получат приказ. Жаль танки, но люди дороже машин.

- Рвать танки? Те самые, которые только пришли с Урала? Новые танки?

- Война есть война.

- Их надо выручать! - крикнул он. - Понимаешь, выручать! Доложи командиру дивизии, пусть пошлет меня!

План его не выдерживал никакой критики. Он предлагал пересечь фронт в таком месте, которое и на наших, и на немецких картах числилось танконедоступным. Лесистые холмы, извилистые овраги. Это понадежнее противотанковых рвов и минных полей. Крутизна склонов холмов и глубина оврагов были намного больше предельных величин. Я указал на это Семену.

- Мои машины пройдут! - упрямо твердил он.

Я до сих пор удивляюсь, как он сумел уговорить нашего комдива. Ведь каждый овраг мог стать могилой для танка. Да еще дополнительные баки на броне. Любая зажигательная пуля - и машина вспыхнет, как смоляной факел.

Семен вывел группу из окружения и с того дня быстро пошел в гору. Войну закончил полковником. Позже получил часть в одном из гарнизонов. А меня назначили к нему начальником штаба. Перед полковником Белозеровым открылись широкие горизонты. Академия Генштаба, а там, глядишь, рукой подать и до округа. Но Семен не торопился на учебу.

- Слушай, Семен, - сказал я ему однажды, - чего ты хочешь, никак я не пойму? Тебе дают зеленую улицу, а ты упрямо топчешься на месте.

- Эх, Петрович, Петрович! Третий десяток лет мы знакомы, а до сих пор не понял ты моего характера,- ответил он. - Да, просто привык я к своим танкам, к своим солдатам. Боюсь, что заскучаю я без них и в академии, и в штабном кабинете…

- Вот такие дела, моряк, - закончил Томский после паузы, - не стало у меня хорошего друга…