Александр Плотников - С прибоем на берег

- А ведь вы оба обманывали меня…

- Юра! Опомнись, что такое ты говоришь?

- Я знаю, мама! Мой отец - шофер. Он утонул. Только знаю я очень мало. А мне уже шестнадцать лет, я имею право знать всю правду! Вы с отцом всегда внушали мне, что честность - одно из главных достоинств человека. А сами?

Руки матери соскользнули с его шеи, обессиленно упали вниз. Полными страха и слез глазами она смотрела на сына, не находя, что ответить.

- Я всю жизнь этого боялась… - наконец всхлипну-ла она.- Все эти годы боялась… - Она закрыла лицо ладонями, плечи ее. вздрогнули от рыданий.

- Мама, прости, если сделал тебе больно, - попытался обнять ее Юрий. - Прости меня. Только я ведь тоже человек, я могу… я хочу знать правду! Даже если мой настоящий отец был самым плохим человеком, я все равно должен знать это! И не чужие люди, а вы обязаны были мне сказать. Вы! Ты и… он!

- Да, ты уже взрослый, Юра, - стараясь взять себя в руки, заговорила мать, - и ты должен понять, что отец - это не тот, кто просто дал жизнь, а тот, кто вырастил, воспитал, на ноги поставил. Только тот настоящий отец… Ты знаешь, кто он у тебя… И я… и он… Ох, откуда только берутся злые люди! - снова зарыдала она.

- Успокойся, мама. Я больше ни о чем не буду тебя спрашивать. Потом, когда ты сама захочешь, ты мне расскажешь. Хорошо? А теперь не плачь, не надо… прости меня.

- Спасибо, Юра. И ты ему, отцу, ничего не говори. Я сама.

- Да, мама.

Утром следующего дня, едва только протрещал будильник на тумбочке возле кровати Юрия, отчим во,шел в его комнату.

- Доброе утро, сын, - сказал он.

- Здравствуй, - ответил ему Юрий. Увидел набрякшие мешки под глазами, понял: в родительской комнате не спали всю ночь. И стало стыдно за то, что сам дрыхнул как убитый.

- Мать мне все рассказала. Ты извини ее, она- женщина, и давай поговорим как мужчина с мужчиной.

- Давай поговорим.

- Ты разрешишь мне закурить? Спасибо… Так вот,-тебе сказали правду. Я женился на твоей матери, когда тебе был год с небольшим. Я усыновил тебя. По настоянию матери мы уехали сюда, в этот город, где нас никто не знал. Все считали, что ты наш общий ребенок. Такова формальная сторона дела, только ^ я давно забыл о ней. Я любил тебя, как свою плоть и кровь. Может быть, тебе кажется, что это не так…

- Нет, почему же, - перебил его Юрий, - и я глубоко уважаю тебя, спасибо тебе за все.

- Уважаешь? - грустно усмехнулся отчим. - А мне всегда думалось, что любишь.

- Не надо придираться к словам…

- Ты затрудняешься, как меня теперь называть? Зови по имени-отчеству.

- Скажи мне, отец, ты знал его?

- Нет. Только со слов матери.

- А как его звали?

- Егором Ивановичем.

- А фамилия?

- Русаков.

«Русаков и Вельяминов, - невольно сравнил Юрий,- пожалуй, наша фамилия более звучная…» - и мысленно споткнулся на слове «наша».

- А есть у матери хоть одна его фотография?

- Не знаю. По крайней мере, я не видел.

- У него были родственники?

- Родственники? Мать говорила, что на похороны приезжала его сестра. А вот с каких краев, право, затрудняюсь вспомнить.

Торопливым движением пальцев отчим скрутил в катышек окурок, провел ладонью по небритой щеке.

- Я тебя очень попрошу, Юра, - сказал он после паузы, - не делай из всего этого трагедии. Прошлого не вернешь, жить надо настоящим и думать о будущем… И еще - побереги мать, не заставляй ее переживать. Ты же знаешь - у нее больное сердце. Договорились?

- Договорились, отец.

Похоже было, что этот разговор вернул Юрию душевное равновесие. В школе он внимательно слушал преподавателей, шутил с товарищами, выступал па заседаниях комсомольского бюро. Все было, как прежде, разве только Сергей Старков неловко прятал от него взгляд. И все-таки, встречая на улице знакомых, Юрий ловил себя на мысли: «Они здороваются с директорским сыном, не зная, что на самом деле перед ними отпрыск безвестного шофера». Ему казалось, что, окликни его кто фамилией Русаков, он обязательно обернется на зов.

Терпеливо ждал Юрий, когда мать более подробно расскажет ему о человеке, чья кровь струится в его жилах, до она вела себя примерно так же, как Старков.

Разбор итогов марш-броска проходил на следующий день. Юрий Русаков ждал обидных и язвительных слов в свой адрес, но командир батальона, водя указкой по карте с. вычерченными маршрутами взводных колонн, говорил не о допущенных просчетах, а о том, как следовало поступить на каждом из отрезков пути.

«Будто лекцию читает, - язвительно думал Русаков, которого почему-то не обрадовал характер разбора. - Нет, не прав Еськов, новый комбат типичный представитель кабинетных знатоков. Долго он в здешних краях не задержится…»

Невольно вспомнилась первая встреча с Балтикой. Это было буквально на следующий день после прибытия Юрия в часть. Начальник штаба взял молодого офицера с собой на рекогносцировку побережья. Решил, видимо, сразу же приобщить командира взвода к повседневным хлопотливым делам. Оставив машину на опушке соснового леска, пошли дальше пешком по спрессованному песку, на котором даже следов не оставалось. Перевалили через двугорбую ноздреватую дюну, укрепленную на гребнях полусгнившим плетнем, по крутому ее склону спустились к морю.

Поверхность его рябилась мелкими пенистыми барашками, которые сверкали на солнце, словно обсыпанные битым стеклом. Прибойные волны с шипением выбрасывались на отлогий плес, принося с собой плавник, бурые груды водорослей и шершавые камни. Один подвернулся Юрию под носок сапога, и он отфутболил камень в сторону.

- А ведь это янтарь! - воскликнул шедший следом офицер, подбирая находку. - Гляньте, какой кусман, из него можно наточить сережек для половины гарнизонных модниц!

Но Юрий даже не обернулся. Его взгляд приковало и заворожило море. Что-то необычное и захватывающее было и в густом рокоте прибоя, и в расчерченной волнами белесой беспредельности, и в изломанном силуэте корабля - далеко-далеко, там, где смыкался с водою серовато-голубой купол неба.

Позже, во время ночного перехода на борту десантного корабля, довелось Юрию познать и суровую изнанку морской романтики. На полпути к месту высадки десанта разыгрался шторм. Море вздулось крутыми хрипящими валами, которые, словно щепку, шарахали из стороны в сторону стальную многотонную громаду. От изнурительной болтанки трещала и раскалывалась голова, налились свинцовой тяжестью ноги, и от горячего липкого пота взмокла рубаха. Хотелось упасть на подвесную койку, отключиться, забыв обо всем на свете.

- Крепись, сынок, - сказал ему сосед по каюте мичман Седов, бессменный боцман десантного корабля со дня его постройки. - Коли заляжешь - пиши пропало.

А ты - командир, по тебе подчиненные равняются…