Томаш Пациньский - Линия огня

Все чаще в мечтах мужчины эта дешевая, бедная комнатка превращалась в дом, которого у него никогда не было. Теперь он начинал верить, что когда-нибудь все же будет. Он не сказал ей этого, все так же не мог. Но она и так это знала, хотя уже не подслушивала мыслей. Ей и не нужно было.

Она знала и тоже могла радоваться моменту, когда резала хлеб и ожидала его возвращения, а в единственно кастрюльке подогревалось что-то консервированное. Это должно было хватить в качестве домашних обедов – еда из банки и тарелки с логотипом какого-то давным-давно обанкротившегося, зато ключевого предприятия, алюминиевые вилки и ножи с обрезанными кончиками. Когда она штопала носки, потому что до магазина в более-менее большом городе было слишком далеко, чтобы эти просто выбросить и купить новые.

Или когда всего лишь ожидала. Потому что, наконец, ей было кого ждать. А еще она могла плакать. Но только лишь тогда, когда оставалась сама.

Ведь время ежилось, пересыпалось сквозь пальцы. Нельзя убежать слишком далеко, невозможно спрятаться. А счастье, даже его заменитель – длится коротко.

  

- Скажи мне… - начал он как-то, в одну из тех ночей, когда рядом с собой он чувствовал ее тепло, и ее худощавые пальцы, сплетенные со своими. – Скажи, ты осталась со мной, потому что и вправду этого хотела? Или это тоже бегство?

За маленьким окошком, лишенным занавески или хотя бы обычного прикрытия из марли, начинало уже сереть. Дед глядел на светлеющее в темноте пятно, перечеркнутое крестом оконной рамы. Он знал, что вскоре сможет увидеть подтеки на потолке, словно карту неведомых земель и островов, разбросанных по океану облущивающейся, клеевой краски.

Об этом уже мог спросить. Они сказали друг другу достаточно много, чтобы ответ не был болезненным.

- Да, - шепнула в ответ она. Дед почувствовал ее дыхание на своей щеке. – Ответ "да" на оба вопроса.

Ягода отодвинулась, заскрипели пружины лежанки. Дед щнал, что Ягода опирается на локте, она всегда так делала, когда хотела сказать нечто важное. Он уже не боялся ответа.

- Так было когда-то, - услышал Мороз. – Теперь я уже не убегаю. Потому что знаю, что не убегу.

Сорвался утренний ветер, зашумели кроны деревьев. И только лишь потом, значительно позже Дед понял, что неверно понял ответ Ягоды. Это не от него желала она убежать.

  

Близилась осень. Листья на деревьях желтели. Вода в озере уже редко бывала сапфировой, теперь ее покрывала металлическая серость, мелкие волны гоняли все более холодные ветры. Маленького вентилятора с нагревателем уже не хватало, холод протискивался сквозь щели, проникал сквозь тонкие, деревянные стенки. Трудно было согреться под тонкими, слежавшимися одеялами, в которых была масса дырочек от окурков.

В наполовину заброшенной базе отдыха остался только сторож, неразговорчивый индивидуум в резиновых ботах. И они.

Нужно было, наконец-то, отсюда уехать. Поискать чего-нибудь получше. Только оба все тянули и тянули время. Как будто бы и он, и она опасались, что счастье связано только с этим местом, что оно улетучиться, только лишь они покинут свой первый эрзац дома.

Дед Мороз шел через опустевшую детскую площадку с проржавевшими качелями и лестничками, мимо песочницы, практически полностью заросшей сорняками и травой. Раз уже в сотый он обещал, что уже завтра… Они соберутся и попрощаются с этим местом без какой-либо печали, тихо закроют очередную дверь, которую никогда уже не откроют.

Вот только не знал он, что счастье его вовсе не ожидало. Оно улетучилось раньше.

Когда Дед увидел не закрытую, колышущуюся на ветру дверь, сердце сжалось в предчувствии чего-то нехорошего. Он выпустил из руки сумку с покупками, чувствуя только лишь ледяной холод. Вновь, в одно мгновение, он сделался убийцей, чутким и решительным профессионалом. Он не размышлял, не анализировал. Дед знал, что у него осталось лишь это.

Одним движением Дед подскочил ко входу. Оружия у него не было, уже давно его не носил. Но он прекрасно понимал, что в состоянии убить сейчас каждого. Разве что, этот кто-то убьет его раньше.

Не было кого убивать.

Ягода ожидала, как обычно, у покрытого клеенкой столика, на стульчике из железных прутьев, с сиденьем из небрежно залатанного мягкого пластика. Голову она оперла на руках, волосы цвета воронова крыла закрывали лицо. Можно было бы подумать, что она просто заснула, заскучав от ожидания, рядом с порезанным хлебом на тарелке с отбитым краешком, рядом с кружкой с пакетиком чая, ожидавшего, чтобы его только залили кипятком, чтобы у него было попить чего-нибудь горячего, когда вернется, усталый и замерзший.

Да, он мог бы подумать, что Ягода спит, если бы не пятно красного цвета, запятнавшее клеенку и пропитавшее порезанный хлеб.

Дед даже не оглянулся, не прислушался, не таится ли поблизости тот, кто это сделал. Потом он даже не помнил, как отмывал ее щеки, как простирывал окровавленную тряпку в умывальнике. Как перенес тело на шершавую, пахнущую дешевым стиральным порошком постель.

А потом он лежал рядом с ней. Ее голова лежала на его плече, он до сих пор чувствовал запах ее волос. Но во мраке, который вскоре наступил, Дед слышал стук только своего сердца. И уже не было тепла.

Он не помнил, о чем думал, когда лежал так, вглядываясь в темноту, прячущую покрытый потеками потолок, его личную карту неведомых земель и архипелагов.

Металлический щелчок перезаряжаемого помпового ружья Дед приветствовал с облегчением, словно спасение.

- Вставай, - голос был скрежещущий и неприятный, в нем звучала напряженность.

Какое-то мгновение Дед не шевелился. Наконец встал, пружины лежанки со стоном заскрипели. Мороз еще почувствовал, как между пальцев выскальзывает прядка черных волос.

В принципе, ему было безразлично, где его застрелят. Только не мог вынести мысли, что крупная дробь обезобразит ее лицо, ее тело. Деду хотелось, чтобы Ягода осталась такой, какой он ее запомнил, именно такой образ желал забрать с собой.

- Вылезай! На двор! – Приказ был подкреплен толчком ствола в области почек. Пол затрещал, когда тяжелыми шагами Дед направился к маячащей в темноте двери. Снаружи он остановился, сделал глубокий вздох.

Ночь была ясная, лунная. Мороз поглядел на залитые ртутным, мертвенным светом домики базы отдыха, на неподвижные и темные силуэты деревьев. Ну, быстрее, подумал он. Поворачиваться ему не хотелось. Деду было плевать на то, кто его убьет.

- Убил ее. – Услышал Морозов слова, а потом нечто похожее на старческое хихиканиие. И Дед сразу же понял. Он уже знал, что Ягода хотела убежать не от него.

- Убил, - кивнул он и неспешно повернулся.

Ведьма была старая, настолько древняя, что сложно было понять, как способна удержать тяжелый дробовик. Только черный глаз ствола калибра, как минимум, двенадцатого, как инстинктивно оценил Дед, глядел ему в глаза без малейшей дрожи.