Михаил Юровский - Шаманы Байкала. Путевые заметки

Светлана внимательна и насторожена, родом она с Улан-Удэ, по роду занятий учительница и очень любящая женщина. Она приглашает в дом, основа которого – русская печь. Тут так заведено. В доме две её дочери – одна из них приёмная. Остальные дети уже учатся в Костроме. И вот за столом пирог с черникой и чай. И разговоры – о Сибири, о семейных ценностях и духе этих мест, удивительно воплотившихся в одном человеке – сострадателе и рукотворце деде Ефиме.

– Он моего покойного мужа предостерегал от воды ещё в юности. Оказалось, знал его судьбу… – Светлана говорит неспешно, пристально вглядываясь в глаза, словно в саму душу. И живо интересуется тобой, что для жителей больших городов уже удивительно. Мало кто может о себе рассказать так, что не просто учился – женился – устроился, а передать полутона и оттенки чувств от самой своей жизни. Но тут, видя живой интерес к себе, я обмолвился даже о том, о чём не хотелось говорить всуе. Но гора Шабола меня размагнитила, перезагрузила и дала импульс к обновлению восприятия мира. Видя росписи табуреток в наивном стиле, поинтересовался – кто это?

Светлана говорит: – Это всё мои дети, каждый оформил табурет сам – где нерпа нарисована или какой ещё редкий тут зверь.

Сам образ жизни и мысли здесь – живая традиция приятия и проявления лучших черт характера. Таково Шаблово. И дед Ефим лишь концентрат всех тех человеческих свойств, что были не так давно здесь. Село Шаблово росло и бурлило до Войны – потом резко пошло на спад. Сам Ефим дожил до 1961-го года – после него от Шаблово не осталось и следа. По памяти Ефима и книгах о нём, сюда потянулись энтузиасты уединения, и им удалось отстроить отдельные дома – всего-то пяток. Чудом удалось создать и музей имени Ефима. Это двухэтажный сруб. Вроде как бы овин. Что такое овин – это, по сути, кров и хлев под одной крышей. В таком овине и жил отшельник Ефим. В свои юные годы он учился у самого Ильи Репина в Петербурге. Но потом бросил столичный лоск и ушёл в щемящую правду деревенской жизни, сказочный быт и свет которой он донёс до нас на ярких образах с виду лубочных полотен, где изображён мир детей в их лучшем свете – они, как те гномы и эльфы, формируют своё сказочное королевство. Немудрено, что самое большое полотно – Город Всеобщего Благоденствия – люди после смерти творца Ефима просто разобрали на части и разнесли себе по домам!

Вот мы сидим с моими друзьями из Иркутска в кологривской избушке, недалеко от речки Унжи, в доме 72-летнего баяниста, в прошлом лесоруба ещё советской эпохи Виталия Павловича Лебедева – раньше жившего в Шаблово, очень близко знавшего и чтившего ныне святого старца деда Ефима.

– Впервые я о нём услышал в Народной галерее в Москве…, – начинает разговор мой друг-художник. Мы записывали беседу на диктофон и снимали на камеры очевидца жизни деда Ефима, и сейчас я предоставляю слово моим друзьям и главному герою – баянисту Виталию Лебедеву…

– Назовите мне сейчас такого человека, как наш Ефим! Ведь он был ещё и плотником. По его проекту сделаны и музей, и макет его жилья. А какой он был гончар! Сколько он оставил игрушек людям… Это сейчас все стали говорить: Ефим, Ефим, а ведь раньше, кроме самого Шаблово, его никто не примечал и не замечал. Но уже тогда, в своей юности, я относился к нему вдумчиво и понимающе. Чаще, конечно, он к нам заходил, реже я у него, одинокого, бывал. Вот, помню, лежит он на печи, а я учу и декламирую стих «Выхожу один я на дорогу», и он мне и говорит: «А знаешь, Виталька, что у этого стиха есть и мелодия…» И вдруг он запел «Выхожу один я на дорогу…» Все обомлели!

Беседы у нас были каждый день. Он придёт и чего-нибудь да говорит. Так же много он говорил и о Боге. К примеру, «Без Бога нация – толпа, объединённая пороком, или глуха, или слепа, иль что ещё страшней – жестока… Толпа останется толпой – пока она не обратится к Богу…»

Тут баянист, сам уже дед, Виталий словно вернулся в настоящее, как бы встряхнувшись, молвит про свою гармошку: «Ну что, показать, как она играет?». И тут же растягивает меха и затягивает песнь. Добавляя, как бы вскользь, что дед Ефим очень любил заниматься с детьми и виртуозно играл на гармошке и знал бессчётное число песен. На все случаи жизни. В том числе и своего же сочинения. Дед Виталий перебирает мелодии, демонстрируя своё умение складывать и переплетать мелодии – он тоже самоучка, как и Ефим, и не знает культа шаблонов, диктата стереотипов – можно/нельзя…

– «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, до долу склоняясь до самого тына…» – запевает наш старец, и никто не обращает внимания на изменение слов народной песни – стихия переживаний всех нас захлёстывает и погружает, как чёлн, в бушующее море – кажется, ещё немного – утонем, но нет – плывем!

– Ты музыкой-то не занимаешься? – внезапно спрашивает старец Виталий моего друга художника, лишь только завидя блеск в его глазах. И невольное (мысленное!) его подпевание.

– Нет, но мой отец был баянистом, – говорит Андрей, и ещё вдруг вспоминает что-то… И вот это и есть мистика отношений – перекрёсток прошлого и настоящего в задушевной беседе.

– Когда меня спрашивают о возрасте, я говорю, что ровесник Ельцину и Горбачёву. Первого уже нет, а второй-то ещё лучше меня! – шутит дед-баянист, и всем нам понятен его намёк на свой ум. Все мы смеёмся.

Он добавляет:

– Ну, того-то, мол, все лечат, а меня никто.

«Вас гармошка лечит!..» «Не хожу теперь в аптеку, не хожу теперь к врачу, я теперь свои болезни только песнями лечу…», – вдруг в тему запел наш баянист. И данная част ушка как раз к месту в отличие от реплик о Горбачёве.

– И тогда все понимали, что раз живёт такой человек в деревне – значит, ничего худого в ней не случится. Все будут защищены его добротой, сочувствием, мудростью, бескорыстным служением каждому. Когда мне было 10 лет, началась вдруг война. Начали приходить похоронки, всех мужчин не стало. Кого мог, он утешал, всегда приходил туда, где были рёв и плач, даром утешения он обладал.

– Я уже был таким юношей 19-ти лет, и как-то очень сильно влюбился, безнадежно, но был я ещё несмелым. Однажды моя невеста со своей подругой тоже к нему пришла, он их отвёл на огород. Они попололи морковку, а потом он взял мою Анну и вместе с подругой привёл в дом – как бы руки помыть. А у меня сердце колотится, и я не ожидал ведь того. Но кое-как я ей предложил сходить со мною в кино. Тогда-то стационарных кинотеатров не было – на лошадях ездили и на них же и кинопроектор в село привозили. Два года мы с нею романились. А потом сыграли свадьбу. И сам Ефим к нам пришёл. Хотя он не любил ходить на свадьбы. Там ведь часто пили… Так вот, дед Ефим невольно, но неизбежно меня с женою свёл. Ведь прожили мы с ней после этого ровно 53 годика! Родили мы и воспитали троих детей. Так что Ефима Васильевича я считаю своим крёстным отцом.