Александр Кердан - Звёздная метка

Теперь Панчулидзев не поскупился на заказ. После блинов подали ленивые щи. Принесли холодные блюда: буженину под луком, судака под галантином. Они попробовали и утку под рыжиками, и телячью печёнку под рубленым лёгким. За такой обильной трапезой просидели до вечера. Она завершилась бланманже и холодным киселём со сливками. К удовольствию Полины, после всех яств подали мороженое с малиновым сиропом.

Верной оказалась присказка: «Москва стоит на болоте, ржи в ней не молотят, а лучше деревенского едят…»

Пресыщенные, они поднялись наверх. Полина открыла дверь своего номера и обернулась к Панчулидзеву:

– Благодарю вас, князь, за прекрасное угощение. Извините, я не приглашаю вас к себе. Мне хочется побыть одной, – и затворила дверь буквально перед его носом.

Она сделала это так быстро, что Панчулидзеву пришлось закончить разговор с нею через дверь.

– Мадемуазель, завтра не спешите с подъёмом. Постарайтесь выспаться… А за обедом мы подумаем, что нам делать дальше… – со смешанным чувством недоумения от её внезапной холодности и удовольствия, что удалось избежать ожидаемого спора, сказал он.

Следующим утром Панчулидзев проснулся пораньше.

Стараясь не шуметь, он оделся и вышел в коридор. Прислушался: из её номера – ни звука.

Осторожно ступая, двинулся по длинному коридору в сторону выхода. Уже у самой лестницы услышал, как сзади скрипнула дверь. Обернулся.

Из номера Радзинской вышел мужчина невысокого роста и быстро направился к нему. На незнакомце было длинное пальто с модным бобровым воротником. Меховая шапка была низко надвинута на глаза.

– Куда же вы, князь? – голосом Полины спросил незнакомец, приблизившись. Он или, точнее, она демонстративно сняла шапку и склонила голову в полупоклоне.

Панчулидзев вздрогнул и на какое-то время онемел: длинных роскошных волос Полины как не бывало. Их заменила аккуратная короткая стрижка. Она, конечно, тоже была ей к лицу, но…

– Что вы наделали, мадемуазель? – только и смог он произнести, когда дар речи вернулся к нему.

– Вы опять меня удивляете, князь. Неужели вы думали, что я совершила столь длительное путешествие только затем, чтобы отведать московских блинов или сидеть в душном номере?

Она решительно надела шапку и тоном, не терпящим возражений, сказала:

– Пойдёмте. Нам с вами, кажется, надо на Хитровку. А там в таком наряде, как у меня нынче, мне будет куда спокойнее, – и первой шагнула на ступеньки лестницы, ведущей вниз.

Панчулидзев покорно поплёлся следом, уже не удивляясь тому, что последнее слово опять осталось за ней.

Оставив извозчика на Солянке, скользя по наледи и оттаявшему местами грязному булыжнику, Панчулидзев и Полина спустились кривым переулком к площади Хитрова рынка.

Вся низина была окутана паром. Это дышала незамёрзшая в этом году Яуза. К её влажным испарениям примешивались клубы дыма от десятка костров, разожжённых торговками, готовящими еду для сотен оборванцев, обитающих здесь.

Клубами вырывался пар из отворяемых поминутно дверей лавок и облупленных ночлежных домов, окружавших рынок. Тяжело пахло отбросами и гнилью. Временами лёгкий ветерок доносил другие, не менее отвратительные запахи: махорки-горлодёра, прелых портянок и сивухи.

– Нет, это – не Лондон… – зажимая нос, прогнусавила Полина.

– Вам лучше не говорить, мадемуазель, – тихо заметил Панчулидзев, с опаскою поглядывая на возникающие из тумана и исчезающие в нём испитые рожи местных обитателей. Все они как-то недобро поглядывали на них.

Панчулидзев молча прошёл несколько метров, однако не удержался, спросил:

– Вы разве бывали в Лондоне?

Полина ответила, стараясь говорить мужским голосом:

– Отец служил советником в нашей миссии. Я ещё была, то есть был… совсем молод.

Они миновали огромный навес, под которым толпились приезжие рабочие. Перед ними прохаживались с важным видом подрядчики, приценивались, договаривались, здесь же сколачивали нанятых в артели. Слышались возгласы:

– Эй, кто ещё по плотницкой части?

– Каменщики, айда ко мне!

– Кузнечных дел мастера подходи сюда, да поживей!

Перекрикивая подрядчиков, верещали торговки-обжорки, предлагая свои товары: тушёную картошку с прогорклым салом, щековину, горло, лёгкое и завернутую рулетом коровью требуху.

– Л-лап-ш-ша-лапшица! Студень свежий коровий! Оголовье! Свининка-рванинка вар-рёная! Эй, кавалер, иди, на грош горла отрежу! – хрипела одна баба с похожими на очки синяками на конопатом лице.

– Печёнка-селезёнка горячая! Голова свиная, незрячая! – верещала гнусавым голосом другая товарка с провалившимся носом.

Какой-то оборванец стоял рядом, подначивая её:

– Печёнка-селезёнка, говоришь? А нос-то у тебя где?

– Нос? Был нос, да к жопе прирос! На кой он мне ляд сдался?..

От подобных речей, дурных запахов и всего увиденного Панчулидзева замутило. Он потянул Полину за руку, стараясь скорее миновать смрадную площадь.

Однажды он уже побывал в похожем злачном месте – в Петербурге на Сенной площади. Ходил туда из интереса, когда писал свою повесть. Начитавшись про бедных людей у Достоевского, решил посмотреть их настоящую жизнь. Зрелище на Сенной было не из приятных – клоака, притон, «малина». Там обитали нищие, беглые преступники из Сибири, малолетние проститутки, воры и иные паразиты общества. Не зря некогда именно здесь подвергали всех проштрафившихся телесным наказаниям. Панчулидзев на Сенной задерживаться не стал. Всё, что он увидел там, надолго отбило охоту поближе знакомиться с жизнью простолюдинов.

Хитров рынок показался ему ещё мрачнее, чем столичные трущобы. «Проклятый туман. Не хватает ещё заблудиться здесь», – досадовал Панчулидзев.

Каким-то шестым чувством он всё же отыскал нужный им Петропавловский переулок и дом Румянцева, в котором друг подле друга размещались трактиры-низки, известные как «Пересыльный» и «Сибирь».

Закоптелые окна трактиров тускло светились красноватым светом и были похожи как две капли воды. И хотя над дверями трактиров не было никаких вывесок, Панчулидзев заметил на одной из них криво нацарапанное «Сибирь».

– Может быть, уйдём отсюда? – испытующе посмотрел он на Полину.

Она отрицательно замотала головой и натянуто улыбнулась.

Панчулидзева порадовало, что Полина держится мужественно, старается не выдать чувств, возникших в столь утончённой особе при посещении этого гибельного места.

Он распахнул дверь трактира и вошёл первым.

Внутри было полутемно, зловонно и шумно: звучала отборная ругань, слышался звон посуды. Они осторожно двинулись к столикам. Навстречу с визгом пронеслась испитая баба с окровавленным лицом, за ней – здоровенный оборванец: