Александр Кердан - Звёздная метка

– Конечно, слыхал. Это наша колония, принадлежавшая Российско-Американской компании. Кажется, в конце сороковых её продали кому-то из американцев. Как раз накануне золотой лихорадки… Думаю, что эта сделка была большой ошибкой.

– Вот-вот, – обрадовалась Полина. – И господин Завалишин думает так же. Об этом и пишет в своей статье. Вам явно будет о чём поговорить.

Панчулидзев пробурчал:

– Я встречусь с этим господином вовсе не потому, что он о чём-то думает так же, как я, а ради нашего Николая.

Полина, как маленького, погладила его по голове и сделала это так мило, что он даже не обиделся.

– Так, когда мы едем в Москву? – безо всякого перехода спросила она.

– Разве мы едем вместе? – растерялся Панчулидзев.

Полина лукаво улыбнулась и в привычной для себя манере ответила вопросом на вопрос:

– А разве вы этого не хотите?

– Но что скажут ваши родители, как мы объясним им наше путешествие вдвоём?

Она ответила грустно:

– Я уже давно сирота. И потому привыкла отвечать за себя сама…

– Простите, графиня, я не знал…

Они помолчали. И хотя молчание это не было тягостным, Панчулидзев не сразу решился снова заговорить:

– Однако, мадемуазель, noblesse oblige [32] Noblesse oblige – положение обязывает (лат.) . , – осторожно заметил он. – Что подумают о нас с вами в приличном обществе: мы ведь – не брат и сестра…

– Ах, князь Георгий, князь Георгий, вы не перестаёте меня удивлять. Ну какой вы, право, дремучий моралист и закостенелый консерватор…

– Позвольте с вами не согласиться, мадемуазель… Традиции и честь – главные понятия, на которых держится всё общественное устройство. Вспомните, как у Пушкина: «И вот общественное мненье, пружина чести, наш кумир, так вот на чём вертится мир!»

– Но, помилуйте, ведь это же такая немыслимая старина… Такой, простите меня, моветон… Мы с вами живём в век свободомыслия и новых нравов! Впрочем, пора обедать… Надеюсь, вы составите мне компанию, милый князь… Ну, перестаньте бычиться и дуться. Если для вас так важно мнение этого пронафталиненного и сплошь лживого общества, тогда говорите всем любопытным, что я ваша невеста…

Он не нашёлся что возразить на это смелое заявление.

Поездку в Москву пришлось отложить, пока не решится вопрос с акциями. Только через полтора месяца, когда Панчулидзев уже начал всерьёз беспокоиться, не обманул ли его Наум Лазаревич, от него пришло известие, что сделка состоялась.

В назначенное время старый маклер передал Панчулидзеву саквояж с деньгами. И хотя акции были проданы значительно ниже номинала, однако вырученная сумма получилась довольно внушительной – более пятидесяти тысяч рублей золотом.

Наум Лазаревич тут же объявил, что свой процент от продажи он уже взял, и снова настоятельно рекомендовал Панчулидзеву вложить деньги в железнодорожную концессию. Панчулидзев сухо поблагодарил его, пообещав подумать, и отправился с деньгами к Радзинской.

За прошедшее время они встречались довольно часто, но всё время на людях – им ни разу не удалось остаться наедине. Панчулидзев даже заподозрил, что сама Полина избегает уединённых встреч с ним после того, как разрешила объявить себя его невестой.

На этот раз он застал графиню одну. С видом факира раскрыл саквояж. При виде такого количества денег Полина рассмеялась, как будто девочка, получившая в подарок смешную игрушку, подбросила на ладони увесистую пачку ассигнаций, словно проверяя её вес, уложила деньги обратно в саквояж и дала неожиданно дельный совет:

– Простите меня, князь, но на правах вашей невесты, – тут она лукаво улыбнулась и сделала книксен, – замечу: золотые яйца в одной корзине не хранят. Будет верным и наиболее безопасным – положить ваши сбережения в разные банки.

Панчулидзев, не ожидавший от неё такой рассудительности, кивнул. Впервые безо всякой тени иронии он подумал, что из Полины может получиться неплохая жена.

Следуя доброму совету, часть денег он оставил в уже знакомом коммерческом банке братьев Елисеевых, в арендованной на его имя ячейке. Одну треть положил на хранение в государственный сберегательный банк, где получил чековую книжку. Остальные решил держать при себе наличными.

Богатство, свалившееся на него после стольких лет скромного существования, кружило голову, наполняло его сердце непривычным чувством могущества и вседозволенности. И только воспоминания о недавнем покушении на его жизнь и опасностях, которые могут угрожать Мамонтову, ему самому и Полине, заставляли его нет-нет да оглядываться, когда он прогуливался по городу.

В Москву они выехали накануне Масленицы вагоном первого класса.

Древняя столица встретила их толпой галдящих извозчиков, которые теснились на перроне Николаевского вокзала.

«Когда ехал классом пониже, самому приходилось искать возницу…» – подумал Панчулидзев, слегка растерявшийся от десятка голосов, на разные лады предлагавших свои услуги «доброму барину», «вашему сиясьству», «их высокипревосходству». Он остановил свой выбор на рыжебородом немолодом ямщике и приказал:

– Милейший, багаж в третьем купе.

– Щас сполним, барин! Не извольте волноваться! – ямщик свистнул и тут же рядом с ним возник дюжий артельщик с медной бляхой. Очевидно, роли у этой привокзальной братии были загодя распределены, и у каждого ямщика среди артельщиков был свой подручный, с коим он делился заработком.

Артельщик быстро вынес чемоданы. Панчулидзев помог Полине выйти из вагона, и они прошли на привокзальную площадь.

Ямщик подвёл их к саням со спинкой и широкими деревянными полозьями. В сани была запряжена каурая лошадь с белым хвостом и гривой. На морду лошади была надета торба, из которой клочками торчало сено. Лошадь медленно, точно нехотя, пережёвывала его. Несколько воробьёв безбоязненно шныряли у неё под ногами, подбирая просыпанный кем-то овёс. Ямщик потрепал лошадь по холке, снял торбу, засунул её под своё сиденье. Приторочив чемоданы за спинкой сиденья пассажиров, ямщик сунул артельщику медную монету и широким жестом пригласил Панчулидзева и Полину в сани. Сам забрался на облучок. Подождав, пока пассажиры устроятся, обернулся к Панчулидзеву и спросил:

– Куда прикажете, барин?

– А ты мне подскажи, милейший, какие трактиры у вас в городе имеются, такие, чтобы мне и барышне прилично было остановиться?

Ямщик хитро прищурился и сказал с подковыркою:

– Так это по деньгам, барин… Разные места есть.

Панчулидзев посуровел:

– Ты, милейший, говори, да не заговаривайся. Я тебя не о стоимости спрашиваю, а чтоб меблированные комнаты получше, почище да обслуга порядочная, да стол посытней…

– Так бы и говорили, барин, – ямщик, довольный, что пассажиры достались небедные, значит, и в оплате за доставку не поскупятся, доложил: – Ежели вам надобно самолутшее место для проживания, так пожалте в Большой московский трактир господина Турина. Это, значится, на Воскресенской площади. Уж там всякие господа останавливаются, и никто не жаловался апосля. Или же в Троицкий трактир, что на Ильинке. Ну а коли блинов настоящих воронинских отведать пожелаете, как никак Масленка нынче, так тоды вам прямой путь к Егоровскому трактиру, который в Охотном ряду. У господина Егорова всё отчень благочинно, оне, значится, из староверов будут, двуперстием крест кладут, ну и нрава самого строгого. Упаси Господи, чтоб кто у них закурил или непотребные слова произнёс… Тотчас на дверь укажут!