Александр Гурин - Русский Ришелье

Ох, тяжелой будет эта война! Уже на борьбу с Яном Казимиром за Украину Российское государство при доходах в полтора миллиона серебряных рублей в год истратило столько миллионов, что Алексея Михайловича чуть озноб не пробирал при мысли о том, сколько денег израсходовано! [3] Хорошо, что отопительная система в Кремле XVII века работала без перебоев и горячий воздух от печей нижних помещений в тот миг исправно проникал по трубам в царский кабинет, согревая хозяина дворца. Царь с печалью подумал, что раз уж неизбежностью стала новая война, видимо, придется воспользоваться советом боярина Ртищева и выпускать медные деньги по цене серебряных. Идея была дерзновенна: медь стоила в шестнадцать раз дешевле, чем серебро. Но боярин Ртищев уверял: купцы верят своему государству и согласятся принимать такую монету. Да, не из-за собственной ценности, а только по воле царской медный рубль станет считаться равным серебряному. Но зато найдутся средства на борьбу с супостатом, который без больших усилий украл русские победы!

Более года московская рать и отважный украинский гетман Богдан Хмельницкий бились с польскими войсками, чтобы вернуть Московскому царству Смоленск, воссоединить с Великой Русью Малую и Белую Русь. Проливали кровь, одерживали победы, а когда совсем ослабили неприятеля, то, как снег на голову, свалился на Польшу Карл X, прогнал обессилевшего от прежней войны Яна Казимира в немецкую землю и объявил, что намерен быть королем и шведским, и польским одновременно. Проницательный друйский воевода Афонька Ордин-Нащокин доносил: по данным его разведки, кичливый швед уже обещал литовскому гетману Радзивиллу вернуть все земли в Беларуси, занятые московской ратью. О чем шведский король тайно переписывался с гордым Богданом Хмельницким, в Москве также было известно: швед предлагал гетману украинскую корону, лишь бы тот разорвал союз с Москвой. Алексей Михайлович даже не знал, что важнее – унять Карла X (ведь могущественный сосед – король Швеции и Польши одновременно – был России не надобен) либо вернуть выход к Балтийскому морю, который десятки лет назад дядя Карла X, легендарный шведский воитель Густав Адольф, отнял у России в Смутное для нее время. Что же касается Польши, если ее королем объявил себя скандинав, почему бы не попытаться властвовать в Варшаве ему, царю Алексею?

Скрипнула дверь – на пороге стояла одна из красивейших женщин России Мария Милославская-Романова – милая супруга Алексея Михайловича, которую он сам, по любви, без малейшего политического расчета выбрал себе в жены. Царица кротко взглянула на своего мужа и господина, поинтересовалась:

– Государь, не пора ли нам идти к заутрене?

При ее взгляде, нежном и любящем, царь вновь ощутил смущение. Подумал сердито: «А все получилось из-за того, что спим в разных постелях!»

Да, царь, обладавший огромной властью, не имел права, коим пользовался любой из его подданных: незаметно для других припасть к любимой супруге. По старинному обычаю, каждую ночь в опочивальне царя дежурили два знатных дворянина-спальника, готовые защищать царя, кликнуть лекаря при болезни, подать воды. Выходили они лишь тогда, когда к государю приходила царица. Но чтобы она явилась, необходима была целая церемония. Самодержец всероссийский отправлял слугу в покои царицы и тот при боярынях объявлял: мол, государь желает видеть государыню [4] Без вызова бедная супруга не могла получить от мужа усладу. . Понятно, что наутро после такого публичного приглашения все во дворце знали: а царь-батюшка провел приятную ночь…

Осенью, когда холодные дожди мешали предаться царскому развлечению – соколиной охоте (Алексей Михайлович так увлекся ею, что даже книгу самолично написал «Устав соколиной охоты»), царь повадился вызывать в постель жену каждый вечер. Но уже через несколько дней застеснялся пересудов и перестал звать супругу к себе столь регулярно. Однажды промозглым вечером спальники помогли государю раздеться, и он приготовился почивать. Но сон не шел, царь ворочался на мягкой перине и с досадой размышлял: «А зря не позвал Марию. Чего стесняться, государь я или нет, могу делать все, что заблагорассудится! А то некому избавить меня от одиночества…» Внезапно стало происходить нечто необычное. Оба спальника, словно по команде, внезапно вышли из опочивальни. Еле слышно скрипнула дверь, и царь увидел в полутьме женский силуэт. Алексей Михайлович обрадовался: «Ай да Мария! Словно услышала мой зов». Вслух похвалил: «Молодчина!» Вошедшая женщина проворно и бесстыдно сбросила с себя одежды и тут, не видевший в темноте ее лица, Алексей Михайлович по более полной обнаженной фигуре вдруг понял: это не она! Тем временем пришедшая к царю в опочивальню вместо царицы боярыня Ирина Мусина-Пушкина (это ее родственники дежурили в ту ночь), не тратя времени на разговоры, нежно прильнула к нему. Шепнула с кокетством в голосе: «Не прогоняй!» А царь и не собирался это делать – хоть и не так прекрасна была внешне боярыня, как царица Мария, но тоже весьма соблазнительна. А уж страстна оказалась настолько, что для государя подобное было в новинку! Он лишь осторожно зажимал ей рот рукой, когда она кричала – не нужно было, чтобы весь дворец такое слышал.

Потом она пылко шептала, как мучительно ждала этого часа, как долго чувствовала себя так, как будто околдовали ее, опоили зельем приворотным. Говорила, что ночи напролет, лежа в постели мужа, все мечтала об Алексее – самом неотразимом мужчине. Не станем скрывать, приятно было слышать государю, что ценят его не как царя, а за личные достоинства. Вскоре вновь страстно прильнула к нему боярыня. Незваная гостья в отличие от скромницы-государыни – его супруги – не сдерживала себя, не скрывала сокровенных желаний. Сначала любовница дерзостно гарцевала на нем, затем громко стонала в любовном экстазе, очутившись внизу. Государь был удивлен не только ненасытностью ее страсти, но и тем, что неожиданно для самого себя оказался способен без устали эту страсть боярыни удовлетворять. Той ночью так и не заснул государь всея Руси…

Поутру, стараясь не глядеть на бесстыжую полюбовницу, государь встал и тут же отправился в личную мыльню – хоть телесно очиститься перед молитвой. Уходя, оставил боярыню обнаженной, расслабленно лежащей в его постели; вернувшись же, он не нашел ее вовсе, словно приснилось ему все это. Царь вздохнул и принялся замаливать свой грех…