Алексей Воронков - Здесь русский дух…

Иногда, разбившись на парочки, молодые убегали в лес и там упоенно целовались. Так и пролетела ночь, а с рассветом берег опустел, и лишь догоравшие угли в кострах, пустые винные бочки напоминали о недавнем веселье.

После утренней литургии народ потянулся к реке, где в урочный час должен был начаться обряд. Кто-то решил спуститься поближе к воде, но большинство все же предпочло наблюдать за происходящим с крутого берега, поэтому скоро у крепостной стены, мрачно взиравшей на реку своими пустыми глазницами, собралась большая толпа зевак. Кого только не привело сюда любопытство – и казаков с женами, служилых и ремесленных людей, торговцев, и даже промысловый народ из ближних и дальних тунгусских [6] Тунгусские улусы – поселения народности, частично связанной с якутами. поселений и стойбищ. Были и крестьяне из окрестных деревень, из слобод и послений, которые, как и большинство, явились целыми семьями.

По случаю праздника многие бабы и девицы выделились, надев свои лучшие наряды. То здесь, то там мелькали домотканые распашные шерстяные юбки с яркими поясами, юбки с широкой полой орнамента по подолу, сшитые умелой рукой длинные косоклинные девичьи платья, сарафаны с лифом, на кокетке, прямые из льна с малиновыми шерстяными передниками, отделанными шелковыми тесьмой и парчой. Все, как водится, при поясах – кто тканых, кто вязаных, кто плетеных. На головах – платки, кокошники. В общем, здесь наблюдались фасоны со всех уголков Москвы, которые переселенцы привезли с собой в эти далекие и необжитые края.

Мужская половина гляделась не столь ярко, особенно одежда пашенных крестьян. Обыкновенная картина: свитки, полукафтаны с наголовниками из грубого толстого сукна поверх штопаных посконных рубах, такие же штопаные штаны, надетые глубоко на глаза войлочные белые и суконные шапки. Ноги в стоптанной обуви, но чаще в лаптях, подвязанных к икрам веревками, – кто в лыковых, кто в каких других. Одним словом, сиротская беднота. По Руси ходит такая пословица – не будь лапотника, не было бы бархатника, то есть тех же боярина с дворянином.

Совсем иначе выглядел промышленный, торговый и ремесленный народ. На большинстве из них были камзолы или полукафтаны сносного вида с отложными воротниками, сшитые женами полотняные штаны и сапоги, смазанные дегтем.

Что касается разгульной братии, казаков, то у тех свой порядок. Бывшие якутские служивые все безбородые, как тунгусы, в мохнатых шапках, на плечах одежда из оленьих шкур, а то и сюртук, а вместо привычных штанов – тулупы кожей наружу из выделанной оленьей кожи.

Енисейские, шилкинские и родом с Дона и Яика, наоборот, при бородах – на одних длиннополые казацкие зипуны из серого или голубого сукна, на других же, в основном на пешей казацкой братии, форменные халаты. Все в широких шароварах и при саблях, а на ногах – красные сапоги из кожи козы с подковами или более простая обувь. Из-под мохнатых бараньих шапок с червонным верхом бежали струйки липкого пота, поэтому ратные люди то и дело снимали их для проветривания чубов.

В основном речь шла о старых, покрытых глубокими шрамами рубаках, которые не могли жить без ратных подвигов, так как бранные дела служили для них главным смыслом жизни. Рядом с бывалыми крутилась молодая поросль, чьи подвиги только подразумевались.

Среди всей разношерстной толпы выделялся чернобородый атаман в своем коротком кафтане из красного сукна, подпоясанном узорчатым серебряным поясом, на котором держался кривой турецкий ятаган. Его кучерявую цыганскую голову покрывала баранья папаха с золотым верхом.

…Утреннее солнце, стряхнув с небес ночную свежесть, начало потихоньку жечь землю. Становилось жарко, и народ маялся. Кто-то из казаков, не выдержав испытания, уже успел раздеться, сняв с себя или же распахнув жупаны.

Вдоль крепостной стены бегали малыши, играя в салочки. Дымили трубки, наполняя речную свежесть едкими запахами табака. Малые детки плакали на руках молодых матерей, пришедших крестить своих чад. Раньше не отпускало хозяйство. Бывало, привяжут дитя платком к спине – и в поле. Вымотавшись на ниве, идут в свои огороды. Там для них работы хватало. Еще скотина требовала ухода. Не до Бога было. Тут вдруг заговорили о том, что в праздник святого Иоанна Предтечи иеромонах Гермоген надумал устроить крестины на Амуре – вот и хлынул охочий люд к реке, принять, как Иисус, крещение в иордани.

Помимо баб с младенцами наблюдались тунгусы из ближних поселений и стойбищ, а также разноперый бродячий народец, решивший на старости лет приобщиться к Богу. Даже присутствовал один беглый татарин по имени Равилька, который зимой и летом ходил в одном и том же стареньком армяке, сшитом еще дома, в Казани. Мужчина зарезал по злобе сынка какого-то тамошнего вельможи и, чтобы не лишиться головы, сбежал в Сибирь.

Впрочем, были и такие, кто, как и прежде, не веря ни в Бога, ни в черта, пришли к реке ради скуки или из-за интереса. Дескать, при деле.

Ожидание начала таинства затягивалось, и народ, еще недавно пребывавший в хорошем расположении духа, занервничал.

– Где же Ермоген? – недовольно ворчала какая-то баба.

– На самом-то деле, чего он вдруг решил нас терзать? – поддержала ее другая.

– Придет наш старец, придет, чего засуетились? Может, он еще в кельице своей молится, – пытался кто-то успокоить самых нетерпеливых.

– Тогда придется долго ждать, – с чувством вздохнув, произнес долговязый безусый казачок. – Пешком три версты пойдет.

– Больше! – усмехнулся кто-то в толпе.

Так оно и было. Монастырь во имя Всемилостивейшего Спаса, построенный в 1671 году иеромонахом Гермогеном, находился в четырех верстах выше Албазина по течению Амура, возле устья реки Ульдугичи, в урочище Брусяной Камень. В этом скиту и жил, и проповедовал Гермоген. Оттуда же потихоньку растекалась медленными, но упорными волнами на восток и в Китай святая православная вера.

Гермоген появился в окружении нескольких монахов и послушников.

Это был невысокий человек с темной бородой на бледном и покрытом глубокими рытвинами изможденном лице человека, вечно пребывающего в постах. На нем была обыкновенная монашеская ряса и старенькая шапочка-скуфья на голове.

Старец прибыл в эти края в 1666 году с отрядом беглых казаков, предводителем которых был некто Микифорка Черниговский. Говорили, тот увез его силком. В подобное можно поверить, зная про лихое прошлое атамана.

По слухам, тот был сыном польского пленного, многие из которых после войны 1612 года так и прижились на чужой стороне. В 1638 году Никифор вместе с другими земляками был послан на Лену, в Усть-Кутский острог, работать надсмотрщиком над соляными источниками.