Алексей Воронков - Здесь русский дух…

Городок рос на глазах. Укреплялись и его стены, в которых появились две проезжие и три угловые подзорные башни, а также два ряда бойниц для верхнего и нижнего боя, позволявших вести интенсивный огонь по врагу. Не забыли укрепить и подходы. Вокруг крепости был вырыт ров шириной в три сажени и глубиной в полторы. За рвом с двух сторон и в два яруса были вбиты надолбы – стесанные в острый конец бревна.

В поселении помимо двух церквей находилась приказная изба с покрытой тесом крышей, где хранились войсковое камчатное знамя, приходные и расходные книги, челобитные и поручительные казаков, а также войсковая казна. Помимо этого – служебные помещения и четыре жилых двора. Еще пятьдесят три жилых двора располагались за крепостной стеной. Избы в большинстве своем без труб, рубленые, со всеми угодьями, хозяйственными постройками и хозяйством снаружи жилья. Внутри – сермяжная простота: горница с волоковым окном, дубовый стол со скамьями, лавка у стены, в углу, как положено, печь.

В 1670 году мирная жизнь для Албазина закончилась, когда, переправившись через Амур, к поселению подошла многотысячная армия маньчжур. Враги попытались взять крепость приступом. Опасность была велика, и в Москву поспешили доложить о поражении Микифорки и его людей. Невероятными усилиями атаману и его казакам удалось выдержать длительную вражескую осаду, поэтому на следующий год старец Гермоген с братией вышли из-под защиты крепостных стен, заложив первый камень в строительство монастыря Всемилостивейшего Спаса возле Албазина. Его возводили на средства албазинских казаков, а также на мирские подаяния, ходя по миру с иконой.

Возле монастыря вскоре появилась крестьянская слобода в один посад – Монастырщина, построенная гулящими людьми и переселенцами, приписанными к Албазинскому поселению. Село как село – рубленые избы с огородами, плетневые сараи, овины… В черемуховую пору его не увидишь. Глянешь издали – одно сплошное белое облако. На въезде в село стоит оберег в виде креста, на который какой-то озорник напялил рубаху со штанами. То ли человек, то ли распятый Иисус.

Пашенные крестьяне обрабатывали монастырские земли, разводили скот, лошадей, занимались ремеслами. Следом возникло еще несколько крестьянских селений – ведь народ продолжал прибывать на Амур. Кто-то шел в поисках лучшей доли, кого-то сослали сюда за провинность и посадили на пашню, дав им ссуду – старых лошадей и жеребят, которые ни в соху, ни в борону не годились. Режущая часть их плугов тоже оказалась старой и негодной. Пришлось все покупать у торговцев в долг.

Так как многие были людьми умелыми и работящими, то и земли под Албазином скоро превратились в хлебородные пашни. Уезд стал полностью обеспечивать себя хлебом, а его излишки продавал. Когда же казаки занялись землепашеством, то и вовсе наступила благодать. Сюда за мукой и зерном ехали из Селенгинска, Якутска, Нерчинска и даже с далекого Енисея.

В отстроенном Гермогеном монастыре появились первые иноки, которые зарабатывали себе на пропитание тем, что мололи албазинцам и слободским на двух монастырских мельницах зерно.

Когда на монастырской земле поставили первый скит, сюда из поселения перенесли чудотворные иконы, о которых в народе ходили разные интересные легенды.

Их было три основных – святителя Николая Чудотворца Можайского, Спаса Нерукотворного и икона Божьей Матери «Слово плоть бысть», впоследствии названная чудотворной Албазинской.

Все эти иконы привез в далекий край иеромонах Гермоген. Ранее они находились в Киренском Свято-Троицком монастыре на Лене, основанном старцем. В те времена жило немало благочестивых монахов, искавших в дебрях Сибири безмолвной жизни, а, найдя ее, основывали пустынную обитель, получая звание монастырского строителя. Собиравшаяся к таким пустынникам братия добровольно подчинялась их распоряжениям, и поэтому основатели монастырей фактически служили их настоятелями, хотя и не носили никакого священного сана.

Без этих святых икон теперь не обходилось ни одно православное празднество. Вот и сейчас их вынесли из монастыря для совершения таинства крещения.

Впереди праздничной процессии, путаясь в длинной рясе, шел рыжеволосый, долговязый монашек в колпаке, держа в руках икону, именуемую «Слово плоть бысть» с изображением Богоматери с ребенком в чреве. По обеим сторонам ее лика виднелись два шестикрылых серафима.

Икона с некоторых пор стала символом защиты здешнего казачества в борьбе с врагом. Теперь всякий раз, когда маньчжуры подходили к стенам Албазинской крепости, монахи поднимали святыню высоко над головой и, молясь во славу русской победы, держали ее до тех пор, пока не заканчивалась битва и враг постыдно не отступал.

Вслед за долговязым медленно, с чувством собственной значимости двигался круглолицый безбородый инок, прижимавший к груди икону святителя Николая Чудотворца Можайского. Широкоплечий чернявый молодец нес Спас Нерукотворный. Речь шла о Шандоре, цыганском сыне, сбежавшем из своего родного табора, который кочевал по Сибири с ученым медведем. Однажды в Иркутске он случайно попал на воскресную службу в Благовещенский храм, откуда вышел совершенно другим человеком. Завороженный убранством церкви и всем увиденным во время службы, Шандор решил принять православную веру. Когда же кто-то из святых отцов услышал, как он поет, то молодого человека тут же пригласили в церковный хор. Вопреки воле родных цыганский юноша целиком окунулся в православие и захотел служить диаконом. Позже он называл русских добрыми и светлыми людьми.

Добрых и светлых на пути у цыгана встречалось немало. Первым его наставником стал отец Тихон, служивший настоятелем в одном из иркутских храмов. Тот помогал восемнадцатилетнему Шандору познавать Божьи законы. Еще тогда, когда цыган впервые переступил порог церкви, он осознал свой истинный путь, но постигать все приходилось, конечно, с азов. Юноша не учился в школе, но, взявшись за алфавит, освоил его за три дня – настолько сильна была его тяга к учению.

В таборе не одобрили выбор Шандора. Мать, испугавшись, что сын, став церковным служителем, теперь не женится, а значит, не подарит ей внуков, грозилась свести счеты с жизнью. С большим недоверием к выбору парня отнеслись и его брат с сестрой, а у бабушки даже пропал дар к гаданию. Цыгане пытались выкрасть Шандора и увезти с собой, но не получилось. Так и остался парень при церкви.

Однажды старательного инока заметил старец Гермоген. К тому времени Шандора уже назначили помощником старосты одного из иркутских приходов. Свою работу он исполнял с необыкновенным рвением. Гермоген поговорил с парнем, а потом вдруг предложил ему ехать с ним на реку Лену, где находился основанный Гермогеном Киренский Свято-Троицкий монастырь.