Алекс Керр - Потерянная Япония. Как исчезает культура великой империи

Кабуки был основан в начале XVII века женской труппой, но в период Эдо женщинам запретили выступать на сцене Кабуки, так как считалось, что они пропагандируют аморальное поведение.

Вскоре я услышал об одном выдающемся оннагата по имени Тамасабуро. В отличие от всех остальных он обрел славу вне Кабуки, его лицо можно было встретить повсюду – на телевидении, на плакатах, в рекламе. В 1967 году, когда ему было семнадцать лет, Тамасабуро приглянулся публике после роли в спектакле «Сакурахиме Адзума Бунсё» («Алая принцесса Эдо»). Для него написал пьесу Юкио Мисима, ради него брали театр приступом девочки-подростки. Впервые за столетие оннагата Кабуки стал звездой поп-культуры.

В феврале, после каомисэ в Минамидза, я впервые увидел выступление Тамасабуро в театре Симбаси Эмбудзё в Токио, где он исполнял танец «Саги Мусуме» («Девушка-цапля») – «Лебединое озеро» Кабуки. В этом танце молодая девушка представляется белой цаплей на снегу. Сменяя костюмы – с белого на сиреневый, с сиреневого на красный – она проходит через стадии детства, взросления и первой любви. Но избранник разбивает ее сердце – на ее крыле (или рукаве) появляется рана. Она сходит с ума и начинает кружиться на снегу. В конце она взлетает на постамент, покрытый красной материей, на ее лице проступает страдание и ярость, и она застывает в финальной позе.

Начало танца было тихим. Саги Мусуме, одетая в белоснежное кимоно, с белым капюшоном на голове, медленно поворачивалась к центру сцены, ее движения были настолько плавными и идеально контролируемыми, что она выглядела как мраморная статуя. Хотя Тамасабуро все еще не показал своего лица, он сразу смог передать ощущение покоя, сумерек и покрытого снегом мира. Капюшон спал, открыв чистое и ослепительно белое лицо ангела. Зрители ахнули – это была необычная оннагата. Красоту Тамасабуро невозможно было описать, она была схожа с природным явлением – с радугой или с водопадом. В конце, когда ее длинные волосы стали спутанными, Саги Мусуме взобралась на красную платформу с волшебным посохом в руке, словно стародавняя шаманка, призывающая ярость небес. Зрители рыдали.

Капюшон спал, открыв чистое и ослепительно белое лицо ангела. Зрители ахнули – это была необычная оннагата.

После представления друг мастера Кайка отвел меня в гримерку Тамасабуро. Без макияжа Тамасабуро оказался высоким и худым молодым человеком, который выглядел как любой незнакомец, присевший рядом с вами в метро. В отличие от своего печального женственного сценического образа он был прямолинеен, весел и обладал прекрасным чувством юмора. Тогда ему было двадцать семь лет, он был старше меня на два года.

Кабуки, сохранившееся почти без изменений наследие феодального прошлого Японии, находится в распоряжении нескольких семей. Актеры получают роли в зависимости от положения в иерархии фамилий, словно бароны или графы, ждущие наследства. Актеры, не рожденные в семьях Кабуки, обречены провести жизнь, играя роли куроко – облаченных в черное слуг, по идее не видимых для зрителей и появляющихся на сцене лишь для перестановки декораций или разглаживания костюмов. В лучшем случае они могут попасть в ряд исполнителей ролей горничных или прислуги. Но порой безродному актеру удается войти в эту иерархию, и таким актером стал Тамасабуро.

Хотя он и не был рожден в семье актеров Кабуки, Тамасабуро начал танцевать уже в четыре года. В шесть лет его усыновил актер Кабуки Морита Канъя XIV, и он начал играть первые детские роли под именем Бандо Кинодзи. С тех пор он посвятил все свое время сцене и закончил лишь полную среднюю школу. Когда я встретил Тамасабуро, он только что вернулся из Европы, и ему просто не терпелось поговорить с кем-нибудь о мировой культуре. Я только что закончил Оксфорд и казался ему самым подходящим кандидатом. Я же, после недавнего просмотра Саги Мусуме, был все еще под впечатлением от его гениального выступления и хотел задать множество вопросов о японском театре. Мы вмиг завязали разговор и вскоре стали друзьями.

С тех пор я начал пренебрегать Оомото и искал любую возможность сесть на поезд до Токио, чтобы увидеть представление Кабуки. Дзякуэмон и Тамасабуро дали мне пропуск за кулисы, а Кансиэ, приемная мать Тамасабуро, была мастером искусства Нихон Буё (японского танца), так что я мог наблюдать за ее репетициями. Таким образом я провел в театре Кабуки почти пять лет.

Мне кажется, что Кабуки гармонично сочетает в себе чувственность и ритуал, являющиеся двумя полюсами японской культуры. С одной стороны, в нем воплощена сексуальная раскрепощенность Японии, которая породила бурный укиё (изменчивый мир) эпохи Эдо – куртизанок, яркие гравюры, мужчин, переодетых в женщин, женщин, переодетых в мужчин, «праздники голых», богато украшенные кимоно и т. д. Это напоминание о влиянии древней Юго-Восточной Азии на Японию, которое сближает ее скорее с Бангкоком, нежели с Пекином или Сеулом. Иезуиты, совершавшие путешествия из Пекина в Нагасаки в конце XVI века, упоминали в письмах о различиях между пышными костюмами японцев и скромными одеяниями простолюдинов Пекина.

В то же время в Японии наблюдается стремление к чрезмерному украшательству, дешевому сладострастию, слишком откровенному, чтобы быть искусством. Поняв это, японцы отвернулись от чувственности. Они навели глянец, умалили буйство и попытались вернуть искусство и саму жизнь к их чистой сущности. Из такой реакции появились ритуалы чайной церемонии, драма Но и дзэн-буддизм. История искусства Японии показывает нам, как эти две тенденции боролись друг с другом на протяжении веков. В позднем периоде Муромати особо ценились великолепные золоченые ширмы, но с появлением чайных мастеров стали популярны темные и неровные чаши для чая. В конце периода Эдо в моду вновь вошли куртизанки и дома наслаждений.

В то же время в Японии наблюдается стремление к чрезмерному украшательству, дешевому сладострастию, слишком откровенному, чтобы быть искусством. Поняв это, японцы отвернулись от чувственности.

Война продолжается и по сей день. Тут есть вульгарные залы патинко и ночные порнографические фильмы на телевидении, но есть и реакция против этого, которую я называю «процесс стерилизации» – тенденция засыпать каждый сад белым песком и строить все здания из простого бетона и гранита. Кабуки же удается соблюдать баланс. Он начался как популярное искусство, богатое юмором, живыми эмоциями и сексуальностью. В то же время после сотен лет он приобрел утонченность, так что в его сексуальности появилась некая «остановка» – момент созерцательного спокойствия, который является настоящим достижением японской культуры.

Кабуки, как и любой другой театр, является миром иллюзий. Его искусно отделанные костюмы, грим и ката (предписанные «формы» движений) делают Кабуки возможно самым иллюзорным театром. Когда элегантная придворная девушка снимает макияж, перед вами предстает бизнесмен из Осака. Однажды я работал переводчиком для Тамасабуро и один англичанин спросил его: «Почему вы захотели стать актером?» Тамасабуро ответил: «Потому что я мечтал о мире красоты, который был так далек от меня». Я тоже был очарован этим неуловимым миром иллюзии.