Аристотель - Этика

§ 4. Всякое ощущение, действуя на объект (το αίσϑητον), бывает совершенным тогда, когда оно здорово и обращено на прекраснейший объект, доступный ощущению; в этом, кажется, более всего состоит совершенная деятельность; при этом безразлично, скажем ли мы, что действует она сама, или то, в чем она находится. В каждом отдельном случае деятельность бывает прекраснейшей, когда она исходит из находящегося в лучшем состоянии и направлена на значительнейший предмет, подлежащий ей. Такая деятельность самая совершенная и самая приятная, ибо она доставляет наслаждение как всем чувствам, так и мышлению и созерцанию; самая приятная – в то же время и самая совершенная; а совершеннейшая – та, которая, будучи в нормальном состоянии, направлена на самый хороший объект, подлежащий ей. Наслаждение завершает деятельность. Однако наслаждение завершает не одинаковым способом объект и самое ощущение, если оно хорошо, подобно тому, как здоровый организм и врач не одинаковым образом суть причины здоровья.

Ясно, что наслаждение возникает из каждого ощущения; ибо мы говорим, что зрительные и слуховые ощущения бывают приятными. Ясно также, что наслаждение бывает наибольшим, когда само ощущение прекрасно и когда его деятельность обращена на такой же предмет. Итак, когда ощущающий и ощущаемый таковы, всегда возникнет наслаждение, если только есть нечто деятельное и страдательное. Заканчивает же наслаждение деятельность не как присущее последней свойство, а как присоединяемый конец, как, например, красота присоединяется к возмужалым. Пока мыслимый или ощущаемый предмет таков и лицо судящее и созерцающее такое, каким должно быть, до тех пор в деятельности будет наслаждение, ибо если деятельное и страдательное начала однородны и находятся в одинаковых друг к другу отношениях, то и в результате должно получиться однородное. Почему же никто не наслаждается непрерывно? Не потому ли, что утомляется? Ибо ни одна человеческая способность не может быть деятельной непрерывно; тогда и не возникает наслаждения, ибо наслаждение следует за деятельностью.

Некоторые вещи доставляют нам наслаждение, пока новы, а потом уже не доставляют его по той же причине. Ибо сначала наша мысль вполне завлечена и напряженно занята предметом, подобно тому, как зрение, когда мы смотрим [на новый предмет], а впоследствии энергия уже более не такова, но ослаблена, поэтому и наслаждение уменьшается. Можно предположить, что все люди стремятся к наслаждению, подобно тому, как все стремятся и к жизни. Жизнь же есть известного рода деятельность, и каждый деятелен в той сфере и тем, что он более всего любит, например, музыкант слушанием мелодий, любознательный деятелен мыслью в области теории; то же самое следует сказать и о других. Наслаждение же придает законченность деятельности, а следовательно, и жизни, к которой люди стремятся; естественно, что они стремятся также и к наслаждению, так как оно только придает законченность жизни каждого, жизни, которая дорога всем.

§ 5. В настоящем случае мы оставим в стороне вопрос, желаем ли мы жизни ради наслаждения, или же ради жизни желаем наслаждения. Одно сопряжено с другим и, как кажется, не может быть разделено, ибо без деятельности не бывает наслаждения, наслаждение же заканчивает собой всякую деятельность. Бывают наслаждения различные по роду, ибо различные по роду вещи получают законченность различным способом; это проявляется на предметах искусства и природы, например, на животных и деревьях, на картинах и украшениях, на домах и домашней утвари. Подобным же образом и различные по роду деятельности завершаются предметами, различными по роду. Деятельность размышления отличается от деятельности ощущений, и последние различны друг от друга по роду, а следовательно, различны и завершающие их наслаждения. Это становится очевидным из того, что каждое наслаждение свойственно той деятельности, которую оно завершает; соответственное наслаждение усиливает деятельность, ибо люди, работающие с наслаждением, лучше судят о частностях и точнее их выполняют, например: геометрами становятся те, которые наслаждаются геометрическими задачами, и они лучше вникают в каждую частность; подобным же образом любящие музыку и любящие архитектуру и тому подобные занятия будут предаваться своему делу, наслаждаясь им. Таким образом, наслаждения усиливают деятельность, а то, что усиливает ее, родственно ей. Если деятельности различны по роду, то и родственные им наслаждения должны быть различны по роду. Еще яснее это может стать из того, что деятельности может препятствовать наслаждение, происходящее от другой деятельности: любящие флейту, например, не в состоянии внимать речам, если они слышат играющего на флейте, так как они более наслаждаются музыкой, чем той деятельностью, которой в настоящий момент заняты, так что наслаждение игрой на флейте уничтожает собой деятельность, обращенную на слова. То же бывает и в других случаях всякий раз, когда человек одновременно занят двумя делами: более приятная деятельность уничтожает другую тем более, чем больше разница относительно наслаждения, так что становится невозможным заниматься другим делом. Поэтому, наслаждаясь чем-либо, мы не в состоянии заниматься другим, и наоборот, мы беремся за что-либо другое, если наше дело мало нам нравится, например: в театрах едят сладости преимущественно тогда, когда актеры плохи. Итак, если наслаждение, свойственное деятельности, обостряет ее, делает более продолжительной и лучшей, в то время как чуждое наслаждение портит деятельность, то ясно, что они далеко отстоят друг от друга; наслаждения, чуждые деятельности, делают почти то же, что страдание, присущее деятельности. Присущие деятельности страдания уничтожают ее, как например, если кому-либо неприятно и тягостно писать или вычислять, то первый не станет писать, а второй вычислять, так как эта деятельность им неприятна. Итак, наслаждения и страдания, свойственные деятельности, обращаются в противное; свойственны же ей те, которые появляются при деятельности, взятой самой по себе. Чуждые наслаждения производят, как сказано, нечто похожее на страдание; они уничтожают деятельность, хотя и не тем же путем [как страдания]. Деятельности различаются друг от друга тем, что одни хороши, а другие дурны, одни желательны, а других следует избегать, третьи, наконец, безразличны; то же самое следует сказать и о наслаждении, так как всякой деятельности свойственно соответственное наслаждение. Итак, одно наслаждение, свойственное нравственной деятельности, – хорошо, другое, соответствующее дурной деятельности, – дурно. Точно так же только те страсти считаются похвальными, которые направлены на прекрасное, порицаются же [страсти] тогда, когда направлены на позорное. Но наслаждения еще более, чем стремления, срослись с деятельностями, от которых происходят; стремления по времени и по природе отличаются от деятельностей, а наслаждения, напротив, ближайшим образом связаны с деятельностями и до того нераздельны, что может возникнуть сомнение: не одно ли и то же – деятельность и наслаждение? Однако наслаждение не есть ни мысль, ни ощущение; это было бы нелепо. Оно кажется тождественным с ними, благодаря невозможности отделить его. Итак, деятельности различаются точно так же, как и наслаждения. Зрение отличается от осязания ясностью, как слух и обоняние отличаются от вкуса; также совершенно отличаются и наслаждения этих ощущений, как от наслаждений мышления, так и между собой. Каждое живое существо имеет, как кажется, свойственное ему наслаждение и назначение, и первое соответствует деятельности. Это выяснится, если рассмотреть каждое существо в отдельности; наслаждение лошади отличается от наслаждения собаки и человека, и Гераклит ведь говорит: «Осел предпочтет осоку золоту», ибо ослу пища приятнее золота. Следовательно, наслаждения существ, различных по роду, должны быть различны, напротив того, естественно, что наслаждения одного рода тождественны. Но у людей они очень различны, ибо один и тот же предмет вызывает удовольствие в одном и страдание в другом, так что одним он тягостен и ненавистен, а другим приятен и мил. То же самое видно на сладких предметах, ибо не одно и то же кажется сладким человеку в лихорадке или же здоровому; то еще не кажется теплым слабому человеку, что для здорового. То же самое следует и из рассмотрения других ощущений. Во всех подобных вопросах действительным следует считать то, что кажется таковым нормальному человеку. Если это справедливо, как нам кажется, и если мера всего [касающегося человека] есть добродетель и совершенный человек как таковой, то и наслаждениями следует считать те, которые ему кажутся таковыми, и приятным то, что ему приятно. Вообще неудивительно, что неприятное может такому человеку показаться приятным, так как люди подвержены многим порчам и уклонениям; но это не действительно приятные вещи, а лишь приятные таким людям и в их состоянии. Ясно, что наслаждения, всеми признанные дурными, не следует называть наслаждениями, за исключением разве только для испорченных людей. Но какое наслаждение из признанных хорошим следует признать человеческим? Или же это выяснится из рассмотрения деятельностей? Ведь наслаждения являются их следствиями. Будь у совершенного и счастливого человека одна или много деятельностей, во всяком случае, те наслаждения, которые заканчивают эти деятельности, следует назвать человеческими в собственном смысле, а все остальные наслаждения и деятельности могут быть названы так только на втором плане или еще более отдаленно.