Марк Цицерон - Об ораторе

(а это, как нам известно, был едва ли не самый ученый у нас человек)

(Этого мы тоже признавали человеком почтенным и образованным, но по сравнению с Персием он был ничто.) Так вот и я: если уж рассуждать о наших занятиях, то, конечно, не перед неучами, но еще того меньше перед вами; пусть уж лучше мои слова не понимают, чем оспаривают.

7.(26) — Честное слово, Катул, — сказал тогда Цезарь, — я вижу, что недаром потрудился прийти сюда, ибо самый этот отказ от обсуждения оказался увлекательнейшим обсуждением, по крайней мере для меня. Но зачем мы задерживаем Антония? Теперь ведь его очередь выступать с рассуждениями о красноречии в целом, и этого уже давно ждут Котта и Сульпиций.

(27) — Нет, — сказал Красс, — я и Антонию не позволю сказать ни слова, да и сам онемею, пока вы не исполните одну мою просьбу.

—Какую? — спросил Катул.

—Остаться здесь на весь день.

И тогда, покуда Катул колебался, потому что обещал быть у брата, Юлий заявил:

—Я отвечу за нас обоих: мы остаемся; и я не уйду, даже если ты не произнесешь ни слова.

Тут и Катул засмеялся и сказал:

—Ну так моим колебаниям положен конец, раз и дома меня не ждут, а спутник мой, к которому мы шли, так легко согласился, даже и не спросив меня.

(28) Тогда все повернулись к Антонию, и он начал:

— Слушайте! Слушайте! [205] Начало речи Антония — пародия на широковещательные зазывания греческих риторов. Ибо вы будете слушать человека, прошедшего школу, просвещенного учителем, а также знающего греческую литературу. И я буду говорить с тем большей самоуверенностью, что меня пришел слушать Катул, которому привыкли уступать не только мы в нашей латинской речи, но даже и сами греки в изяществе и тонкости своего собственного языка. (29) Но так как все красноречие в целом, будь оно искусством или наукой [206] Будь оно искусством или наукой — sive artificium sive studium dicendi, — т. е., результат изучения теории (ars) или результат практического опыта. , ничего не стоит без нахальства, то я обучу вас, слушатели мои, тому, чему сам не учился, — своему собственному учению [207] Своему собственному учению … — Харнеккер считает эти слова глоссой. о всякого рода красноречии.

(30) Когда умолк смех, он продолжал [208] Антоний следует ходу мыслей Хармада, изложенному им в I, 92, и далее в I, 102–109. :

—Красноречие, по–моему, — это область, в которой способность решает все, а в науке почти ничего. Наука ведь занимается только такими предметами, которые доступны знанию, оратор же имеет дело лишь с личными мнениями, а не со знанием. Ибо мы, во–первых, говорим перед теми, кто знаний не имеет, а во–вторых, говорим о таких предметах, которых сами не знаем. Поэтому как они об одних и тех же вещах в разные времена имеют различные представления и суждения, так и мы часто произносим речи, противоречащие одна другой [209] Речи, противоречащие одна другой — с лучай, частый в практике античных ораторов. Красс и Антоний выступали друг против друга, например, на процессе Ораты (I, 178); речи в защиту лиц, которых ранее приходилось обвинять, не раз произносил и сам Цицерон — например, в защиту Габиния и Ватиния. , и не только в том смысле, чтобы, например, Красс иногда говорил против меня или я против Красса, так что один из нас по необходимости утверждал бы ложное, но так же и в том, что каждый из нас об одном и том же предмете утверждает иногда одно, иногда другое; тогда как истина может быть только одна. Поэтому я буду говорить вам о таком красноречии, которое основано на обмане, которое лишь изредка возвышается до истинного знания, которое подлавливает предрассудки и даже заблуждения людей, если только вы думаете, что стоит меня слушать.

8.(31) — Мы именно так и думаем, — сказал Катул, — тем более что ты, кажется, собираешься говорить без всякого бахвальства. Ты ведь и начал без пышных слов — прямо с действительного существа дела, как ты его понимаешь, а не с какого–то неведомого его величия.

(32) — Однако, — продолжал Антоний, — хоть я и признаю красноречие как таковое наукой не высшего порядка, все же я утверждаю и то, что можно преподать некоторые весьма остроумные правила для руководства умами людей и для подчинения себе их воли. Если такие знания кто–нибудь захочет считать какой–то великой наукой, возражать не буду. Ибо если большинство судебных ораторов на форуме говорят бестолково и бессмысленно, а иные благодаря опытности или некоторой привычке выступают половчее, то, конечно, всякий, кто задумается, в чем тут дело и почему одни говорят лучше других, тот без труда сумеет это определить. А кто задумается над этим в отношении всей области красноречия, тот и найдет в нем если и не вполне науку, то во всяком случае подобие науки. (33) Если бы я только мог эти приемы, как я их видимо вижу [210] Видимо вижу — и гра слов, обычная у Цицерона. на форуме и на судебных защитах, теперь же вам подобрать и раскрыть, каким путем их находить!

Но об этом потом, а теперь я убежденно заявляю: пусть красноречие — и не наука, однако ничего нет замечательнее совершенного оратора. Не говоря уже о том красноречии, которому принадлежит власть во всяком мирном и свободном государстве, в самой способности к слову столько привлекательного, что ничто не может быть приятнее для человеческого слуха или ума. (34) В самом деле, какое пение слаще размеренной речи? какие стихи складнее по художественному расположению слов? какой актер, подражающий правде, сравнится с оратором, защищающим ее? А что утонченнее, чем обилие острых мыслей? что восхитительнее, чем блеск слов, освещающий дело? что богаче речи, насыщенной содержанием всякого рода? Нет такого предмета, который, будучи выражен красиво и внушительно, не стал бы достоянием оратора!

9.(35) Когда решаются важнейшие дела, оратор высказывает свое мнение пространно и с достоинством [211] Перечисляются действия совещательного красноречия (в сенате и в народном собрании), судебного (в обвинении и защите) и парадного (в обличении и в похвале). ; вялый народ оживляет, необузданный — укрощает. Оратор способен и преступника привести к гибели, и невиновного к спасению. Кто на путь истины наставит пламеннее, кто решительнее отвратит от пороков, кто негодяев обличит беспощаднее, кто прекраснее восхвалит благонамеренных? Кто может с такой силой обличить и сокрушить страсти? Кто нежнее утешит в скорби?