Марк Цицерон - Об ораторе

(195) И нечего удивляться, каким образом невежественная толпа слушателей умеет замечать такие вещи: ибо здесь, как и повсюду, действует несказанная сила природы. Ведь все, как один, по какому–то безотчетному чутью, без всякого искусства или науки отличают верное от неверного и в искусствах, и в науках. И раз люди разбираются так и в картинах, и в статуях, и в других художественных произведениях, для понимания которых у них меньше природных данных, то тем более они способны судить о словах, ритме и произношении потому, что для этого во всех заложено внутреннее ощущение, и по воле природы никто этого чутья полностью не лишен. (196) Поэтому впечатление на людей производит не только искусная расстановка слов, но и ритм, и произношение. Много ли таких, кто постиг законы ритмики и метрики? Однако при малейшем их нарушении [602] Ср. рассуждения о ритме в «Ораторе», особенно в § 173. Рассказы о том, как малейшая обмолвка актера порождала двусмысленность и осмеивалась, были в древности многочисленны. Актер Гегелох, играя «Ореста» Еврипида, произнес стих «Вот над водами ласка ветра стелется», выговорив неправильно один только звук в слове «ласка» (galēn вместо galen), и от этого слово было понято не как «ласковое прикосновение», а как «ласка–зверек»; скандал был такой, что комики вспоминали о нем много лет спустя. , когда стих либо укорачивается от сокращения, либо удлиняется от растяжения слога, весь театр негодует. И разве не то же самое происходит и при пении, когда весь народ при разноголосице не только труппы и хора, но и отдельных актеров гонит их вон? 51.(197) Удивительно, какая между мастером и неучем огромная разница в исполнении дела, и какая малая — в суждении о деле. Ведь раз всякое искусство порождается природой, то, если бы оно не действовало на нашу природу и не доставляло бы наслаждения, оно ни на что не было бы годно. А от природы нашему сознанию ничто так не сродно, как ритмы и звуки голоса, которые нас и возбуждают, и воспламеняют, и успокаивают, и расслабляют, и часто вызывают в нас и радость и печаль; этой великой их силой, особенно явной в стихах и песнях, не пренебрегли, как я вижу, ученейший царь Нума и наши предки [603] Нуме Помпилию приписывалось и установление обычая петь на пирах песни во славу предков (ср. Б, 75) и установление обрядов жрецов–салиев, сопровождавшихся песнями. Квинтилиан, I, 10, 20, пересказывает это место Цицерона так: «У древних римлян тоже был обычай пировать под звуки струн и дудок; были у них и стихи салийских песен. Все это установлено царем Нумой, и из этого ясно, что даже у этих предков, которые им кажутся грубыми и воинственными, была забота о той музыке, какая существовала в тот дальний век». , на что указывают звуки струн и дудок, а также стихи салиев, но еще более это было в ходу на торжественных пирах в древней Греции. (Насколько лучше было бы нам с вами беседовать о таких вот вещах, чем о переносных выражениях и прочих ваших пустяках!) (198) Так вот, как толпа замечает ошибки в стихосложении, точно так же она чувствует промахи и в нашей речи. К поэту она беспощадна, к нам снисходительна, однако все, что у нас сказано нескладно и несовершенно, она хоть молчит, да видит. Поэтому даже старинные ораторы, которые (как, впрочем, кое–кто и до сих пор) еще не умели правильно закруглить период, — что и мы–то лишь недавно начали и осмелились делать, — и заключали его всего тремя, двумя, а иные и одним словом, даже, говорю я, эти древние ораторы при всей своей бессловесности помнили, чего требует человеческое ухо: чтобы фразы в их речи были равномерными и расчленялись одинаковыми передышками.

Вот, пожалуй, и я рассказал по мере сил все, что считаю самым существенным для украшения речи. Сказал я и о значимости отдельных слов, сказал и об их сочетании, сказал и о ритме, и строе речи. Если же вы хотите узнать и об общем складе, тоне, окраске речи, то вот что я скажу [604] Перечисляются три манеры речи: азианская, аттическая и промежуточная между ними (по мнению Цицерона) родосская. : речь бывает и изобильной, но вместе с тем изящной, и скудной, но не лишенной крепости и силы; и, наконец, такой, какая держится похвального среднего пути, соединяя качества того и другого рода. В каждом из этих трех видов речи может быть прекрасный склад, тон и окраска, если только создают ее не румяна, а настоящий полнокровный румянец. (200) А после этого оратор у нас должен так наловчиться владеть оружием слов и мыслей, как великолепный гладиатор, который старается не только наносить удары и избегать ударов, но еще старается делать это красиво. Слова оратора должны способствовать стройности и достоинству речи, а мысли оратора — ее внушительности [605] В рукописи между абзацами — лакуна, после которой стоит обрывок фразы: «…как тем, кто привык обращаться с оружием». .

Приемы построения и слов, и мыслей почти неисчислимы, что, как я уверен, вам небезызвестно. Разница между построением слов и построением мыслей состоит в том, что при перемене слов словесное построение нарушается, а построение мыслей сохраняется, какими бы словами ни пользоваться. (201) Хотя вы и без меня это соблюдаете, однако я, как видно, должен еще раз вам напомнить, что для оратора нет ничего более существенного, важного и дивного, чем при выборе отдельных слов держаться трех наших правил: словами иносказательными пользоваться вволю, новообразованными — иногда, а устарелыми — только изредка; в общем течении речи следить за гладкостью словосочетаний и за правильностью ритма; и, наконец, всю речь разнообразить и как бы усыпать блестками мыслей и слов.

53.(202) Ибо сильное впечатление производит задержание на чем–нибудь одном и яркое разъяснение с наглядным показом событий; все это очень важно и для изложения дела, и для украшения и распространения его, когда мы стремимся, чтобы наши ораторские преувеличения представлялись слушателям самой действительностью; часто встречается и противоположное этому беглое обозрение и выразительный намек, говорящий больше слов, и сжатая четкая краткость, и умаление в сочетании с осмеянием [606] Начиная с этого параграфа, последовательно перечисляются следующие фигуры мысли (ср. О, 137, где некоторые из них выступают под другими названиями): 1) задержание, commoratio; 2) разъяснение, explanatio; 3) показ, sub aspectum subiectio (Квинтилиан приводит пример из речей против Верреса, I, 161: «воспламененный преступлением и безумием, он выходит на форум, глаза его горят, все лицо дышит жестокостью»); 4) обозрение, percursio («пришел, увидел, победил»); 5) намек, emphasis (пример см. II, 268); 6) краткость, brevitas; 7) умаление, extenuatio; 8) осмеяние, illusio (примеры — в речи Цезаря, II, 216–290); , которому научил нас Цезарь, (203) и отступление от темы, приятно развлекающее, но требующее потом ловкого и уместного возвращения к делу; предуведомление о том, о чем собираешься говорить, и подытоживание того, что уже сказано, и возвращение к сказанному, и повторение, и логическое заключение для возвеличивания или умаления истины; и вопрошание, как бы отвечающее на него подсказывание собственного мнения; затем то, что больше всего как бы вкладывается в сознание людей, — ирония, когда говорится одно, а разумеется другое, что особенно приятно в речи, будучи сказано не ораторским, а разговорным языком; далее сомнение, затем расчленение, затем поправка [607] 9) отступление, digressio; 10) предуведомление, propositio («Вы видите, каковы обстоятельства; теперь рассудите, что мы должны делать. Здесь я должен сказать сперва о характере войны, потом о ее размахе, потом об избрании полководца…» Цицерон, «О назначении Помпея полководцем», 6); 11) подытоживание, seiunctio (простейший вид — фразы типа «но об этом довольно», «к чему много говорить?» и т. п., частые и в «Об ораторе»); 12) возвращение к сказанному, reditus (примеры — здесь же, II, 157, III, 90 и 137 и пр.); 13) повторение, iteratio; 14) заключение, conclusio; 15) преувеличение, superlatio, hyperbolē («речь слаще меда», «блеск оружий затмевает солнце» — примеры из «Риторики для Геренния»); 16) вопрошание (interrogatio), вопрос, не требующий ответа («Доколе же ты будешь, Катилина, злоупотреблять нашим терпением?»); 17) подсказывание, subiectio, ответ на собственный вопрос («Дома тебе не хватало? был он у тебя! Денег ли было много? не было их у тебя!» — пример из О, 223); 18) ирония, dissimulatio, ср. II, 269; 19) сомнение, dubitatio («С чего же мне начать?..»); 20) расчленение, distributio («Плачет сенат, скорбит всадничество, удручено все государство…» Цицерон, «За Милона», 20); 21) поправка, correctio. того, что ты уже сказал или еще скажешь или даже вообще не собираешься говорить; (204) также предотвращение возражений против того, что ты скажешь и перенесение ответственности на другого; собеседование, когда ты словно обсуждаешь вопрос со своими слушателями; подражание [608] 22) предотвращение, praemunitio (так, первая речь Цицерона в процессе Верреса начиналась мыслью: «если кто из вас, судьи, удивится, что я, доселе выступавший только как защитник, сейчас притязаю быть обвинителем…»); 23) перенесение ответственности, traiectio in alium («не моя вина, а вина нашего времени…» Цицерон, «Против Катилины», II, 3); 24) собеседование, communicatio; 25) подражание, imitatio. привычкам и поведению в лицах или без лиц — одно из существенных украшений речи и едва ли не самый ловкий прием, чтобы привлечь, а то и взволновать слушателей; (205) олицетворение — е два ли не самый сильный и блестящий прием усиления; описание, намеренное заблуждение, увеселение, предвосхищение; затем эти два сильнейших приема воздействия — уподобление и пример; разделение, перебивание, противопоставление, умолчание, одобрение; какое–нибудь смелое и даже дерзкое слово для усиления; негодование, порицание, обещание, просьба, мольба; попутное замечание, более скромное, чем упомянутое выше отступление; извинение, самооправдание, поддразнивание, пожелание и, наконец, проклятие [609] 26) олицетворение, personarum ficta inductio (знаменитым считалось олицетворение отечества в I речи против Катилины, 17–18); 27) описание, descriptio; 28) намеренное заблуждение, erroris inductio, например, в речи «За Росция Америйского», 144; 29) увеселение, hilaritas (примеры: II, 262 и 285); 30) предвосхищение, anteoccupatio («кто–нибудь может возразить…»); 31) уподобление, similitudo (образец‑III, 200, т. е. сравнение с вымышленным случаем, — «как бывает, когда…»); 32) пример, exemplum, т. е. сравнение с действительным случаем, — «как было, когда…»; 33) разделение, digestio (пример из «Риторики для Геренния»: «зачем я буду попрекать тебя? Если ты честен, упреки незаслуженны, если бесчестен — бесполезны»); 34) перебивание, interpellatio (пример‑II, 262); 35) противопоставление, contentio, антитеза; 36) умолчание, reticentia (пример из учебника Рутилия Лупа: «обо всем, что он сделал гнусного, я умолчу; о его лживых письмах к Сексту я говорить не буду; о том, в какой опасности он вас держал, не упомяну…»); 37) одобрение, commendatio; 38) свободоречие, licentia; 39) негодование, iracundia; 40) порицание, obiurgatio; 41) обещание, promissio; 42) просьба, deprecatio (ср. II, 339); 43) мольба, obsecratio (пример‑I, 227); 44) замечание, declinatio; 45) извинение, purgatio; 46) самооправдание, conciliatio; 47) поддразнивание, laesio, provocatio; 48) пожелание, optatio (например, воззвание к Юпитеру в речи против Катилины, I, 33); 49) проклятие, exsecratio. . 54.(206) Вот приблизительно какими блестками мысли придают речи яркость.