Марк Цицерон - Об ораторе

Что до самой словесной части, то и здесь, как в вооруженной борьбе, применяются либо угрозы и выпады, либо приемы, придающие ей изящество. Так придает ей иной раз силу, а иной раз прелесть и повторение слов, и добавление близко и сходно звучащего слова, и повторение одного и того же слова то в начале, то в конце, то — с упором — и в начале, и в конце, так что получается стык; и присоединение , и нарастание, и повторение одного слова в разных значениях , и возвращение к слову, и применение слов, сходных по падежным или однозвучным окончаниям или таких, которые равны или подобны [610] Перечисляются фигуры речи (ср. О, 135 и примеры в примечаниях к этому месту): 1) повторение, geminatio; 2) созвучие, annominatio; 3) анафора, эпифора, симплока; 4) присоединение, adiunctio, эпидзевксис (одно управляющее слово и при нем ряд управляемых: «победило безумие — разум, дерзновение — страх, бесстыдство — стыд…»); 5) нарастание, progressio («связать римского гражданина — грех, бичевать его — преступление, казнить — святотатство, распять — для этого и слов нет!» — пример, приводимый Квинтилианом из речей против Верреса); 6) перенос («У кого в жизни нет ничего милее жизни, тот не может жизнь свою вести достойно»); 7) возвращение к слову, revocatio verbi («И он живет! Живет? более того, он является в сенат…» Цицерон, «Против Катилины», I, 2); 8) гомеоптотон и гомеотелевтон; 9) исоколон и парисон, т. е. точный и приблизительный параллелизм. друг другу по длине. (207) Есть еще и особого рода усиление слов, и обратное их расположение, и благозвучная перестановка, и противоположение, и бессоюзие, и отклонение, и оговорка, и восклицание, и умаление и повторение в разных падежах, и перекличка отдельных слов , относящихся к отдельным предметам, и обоснование обсуждаемого, а равно и обоснование его сторон в отдельности, и уступка, и еще другого рода сомнение, и неожиданность, и перечисление, и другого рода поправка, и расчленение, и непрерывность, и недоговоренность, и сопоставление, и ответ самому себе, и переименование, и разобщение, и порядок, и отношение, и отступление, и описательное выражение . [611](208) Вот приблизительно каковы приемы, — а их может быть и еще больше! — украшающие речь мыслями и словесными оборотами.

55. —Как видно, Красс, — сказал Котта, — ты твердо уверен, что мы все это отлично знаем, и оттого высыпал все эти фигуры перед нами без определений и без примеров.

— Конечно, я и мысли не допускаю, — сказал Красс, — будто все, что я говорил, будет для вас какой–нибудь новостью. (209) Но вы ведь сами хотели, чтобы я об этом рассказал; а солнце, которое так быстро катится к закату, заставило и меня в моем рассказе катиться к концу как можно скорее. Ведь разъяснять и показывать такого рода приемы — дело общедоступное; а вот применять их — дело крайне ответственное и во всей нашей словесной науке самое трудное. (210) Поэтому, теперь, когда мы если и не раскрыли, то по крайней мере показали всякие примеры всякого украшения речи, посмотрим, что среди них уместно, что наиболее достойным образом подобает нашей речи. Ибо совершенно очевидно, что одного и того же рода речь не годится для любого дела, любого слушателя, любого лица, любого времени. (211) Потому что особого звучания требуют дела уголовные и особого — дела гражданские и заурядные; и особого рода способ выражения нужен для речей совещательных, особый для хвалебных, особый для судебных, особый для собеседования, особый для утешения, особый для обличения, особый для рассуждения, особый для изложения событий. Существенно также и то, перед кем ты выступаешь: перед сенатом или перед народом, или перед судьями; много ли слушателей, или их мало, или их всего несколько человек, и каковы они. Ораторам надо принимать во внимание и свой собственный возраст, должность и положение; и, наконец, помнить, мирное ли время или военное, есть ли досуг или же надо торопиться. (212) Поэтому тут заведомо нельзя давать никаких предписаний, кроме разве того, что из трех форм речи — более полной, более скудной или же средней между ними — мы должны выбирать ту, какая подходит к нашему делу. Соответственно, одними и теми же украшениями в одних случаях придется пользоваться решительнее, в других — сдержаннее. А в конце концов, здесь, как и везде, здравый смысл подскажет нам, что и в каком случае уместно, а наука и дарование помогут этой уместности достичь.

Произнесение (213–227)

Но все эти качества существуют лишь постольку, поскольку их передает исполнение. Исполнение, — утверждаю я, — единственный владыка слова. Без него и наилучший оратор никуда не годится, а посредственный, в нем сведущий, часто может превзойти наилучших. Демосфен, говорят, на вопрос, что важнее всего в красноречии, ответил: «Во–первых, — исполнение, во–вторых, — исполнение, в-третьих, — исполнение». А еще лучше, как мне всегда кажется, сказал об этом Эсхин. Когда он, опозоренный на суде, покинул Афины и отправился на Родос, то, говорят, по просьбе родосцев прочел им свою превосходную речь против Ктесифонта [612], направленную против Демосфена; по прочтении ее его на другой день попросили прочесть также и ту речь, какую произнес Демосфен в защиту Ктесифонта. Когда он прочитал ее прекраснейшим и громким голосом, то в ответ на общее восхищение он сказал: «Насколько вы бы еще больше восторгались, если бы слышали его самого!» Этим он ясно показал, как много значит исполнение, полагая, что если исполнитель не тот, то и речь уже не та. (214) А за что, спрашивается, в годы моего детства так превозносили Гракха, которого ты, Катул, помнишь лучше меня! [613]— «Куда мне несчастному обратиться? Куда кинуться? На Капитолий? Но он обагрен кровью брата. Домой? Чтобы видеть несчастную мать, рыдающую и покинутую?» Его взоры, голос, телодвижения были при этом исполнении таковы, что и враги не могли удержаться от слез.

Я так подробно остановился на этом потому, что в наши дни ораторы, исполнители самой правды, эти все приемы забросили, а подражатели правды, актеры, их присвоили. 57.(215) Конечно, в конце концов правда всегда берет верх над подражанием; но если бы она при исполнении была бы доказательна сама по себе, то не нужно было бы и ораторское искусство. Однако, поскольку душевное возбуждение, которое главным образом следует обнаружить или представить исполнением, часто бывает настолько беспорядочным, что затемняется и почти теряется, то оратору и следует устранить то, что его затемняет, и выявить то, что в нем ярко и наглядно. (216) Ведь всякое душевное движение имеет от природы свое собственное обличье, голос и осанку; а все тело человека и лицо и его голос, подобно струнам лиры [614], звучат соответственно тронувшему их душевному движению. Ибо человеческие голоса настроены, как струны, отзывающиеся на каждое прикосновение высоко или низко, быстро или медленно, громко или тихо, не говоря уже о промежуточных звуках каждого рода; а каждый род в свою очередь имеет многообразные оттенки звука — мягкий или грубый, сдавленный или полный, протяжный или прерывистый, приглушенный или резкий, затихающий или нарастающий. (217) И ни одним из этих оттенков нельзя управлять без знания и чувства меры. Это те краски, которыми разнообразят свои образы как живописцы, так и актеры. 58.Гнев выражается голосом резким, возбужденным, порывистым: