Квинт Гораций Флакк - Римская сатира

Стоик тебе, у кого едким уксусом уши промыты.

«Правильно все, но отбрось свое это как мне угодно ».

«После того как домой ушел я от претора вольным,

Что ж не вести мне себя, как желает того моя воля,

90 Лишь бы Мазурия мне законов ни в чем не нарушить?»

Слушай, но с носа пусть гнев и кривая ужимка исчезнет,

Если старушечий бред я тебе из груди вырываю.

Претор не в силах внушить глупцам все тонкости долга

И преподать, как им надо вести себя в жизни короткой.

Право, скорей приучить здоровенного грузчика к арфе!

Против тебя здравый смысл, что тайком тебе на ухо шепчет:

«Дело тому поручать, кто испортит его, невозможно».

Общий всем людям закон и природа невежд неспособных

Не допускает к тому, чего им не позволено делать.

100 Ты чемерицу развел, не умея на нужной зарубке

Стрелку поставить [189] ...не умея на нужной зарубке стрелку поставить — то есть не умея правильно взвесить дозу лекарства. ? Чужда тебе самая сущность леченья.

Если себе корабль потребует пахарь, обутый

В кожу сырую, звезды не знающий утренней, вскрикнет

Тут Меликерт, что стыда нет на свете. Научен ты твердо

В жизни стоять? Различишь ты обман от истинной правды?

Можешь ли звук распознать позолоченной медной монеты?

Иль чему следовать нам, чего избегать тебе должно,

Ты уж разметил себе заранее мелом и углем?

Страсти умерил? Ты мил к друзьям в быту своем скромном?

110 Во-время житницы ты запираешь и вновь отворяешь?

Перешагнуть бы ты мог через деньги, забитые в глину,

И не глотнул бы, обжора, слюны Меркурьевой [190] Меркурьева слюна . — Меркурий считался богом корысти и барышей. жадно?

«Да! И меня не собьешь».—Если в этом уверен, то будь же

Ты и свободен и мудр: и Юпитер и претор согласны.

Если ж недавно еще из нашего вышедши теста,

В старой ты коже сидишь и при всем этом лоске наружном

В сердце вонючем своем таишь коварство лисицы,

Я отнимаю, что дал, и снова тяну за веревку:

Разума нет у тебя; двинешь пальцем — и то ошибешься.

120 Меньше-то что ж может быть? Но не вымолишь ты фимиамом,

Чтобы прилипло к глупцу хотя бы пол-унции смысла.

Смеси нельзя допускать: когда в остальном землекоп ты,

Даже и в три-то ноги, как Бафилл, ты сатира не спляшешь.

«Волен я!» Как это так, раз от стольких вещей ты зависишь?

Иль для тебя господин только тот, от кого ты отпущен?

«Малый, ступай-ка снеси скребочки в баню Криспина!

Живо, бездельник!» Коль так прикрикнут, тебя не толкает

Рабская доля ничуть, и ничто извне не приходит

Дергать за жилы тебя: но если ты сам из печенки

130 Хворой рождаешь господ, то как безнаказанней выйти

Можешь, чем тот, кого плеть и страх пред хозяином гонят?

Утром храпишь ты, лентяй. «Вставай, — говорит тебе алчность, —

Ну же, вставай!» — «Нипочем». — «Вставай!» — «Не могу». — «Да вставай же!»

«Незачем». — «Вот тебе раз! За камсой отправляйся из Понта,

Паклей, бобровой струей, черным деревом, ладаном, шелком;

Первым с верблюда снимай истомленного перец ты свежий;

Меной займись ты, божись!» — «Но Юпитер услышит!» — «Ах, дурень

Пальцем ты будешь весь век выковыривать в старой солонке

Соли остатки со дна, коль с Юпитером жить ты желаешь».

140 Вот, подоткнувшись, рабам надеваешь ты мех и корзинку:

«Ну, к кораблю!» И ничто понестись не мешает на судне

Морем Эгейским тебе, если только лукавая роскошь

Не нашептала тишком: «Куда ты, безумец, куда ты?

Что тебе? Иль под твоей распаленною грудью скопилась

Крепкая желчь, от какой не поможет и урна цикуты [191] Цикута — здесь лекарство от болезни печени. ?

Ты через море скакать? Тебе бухта каната — сиденье,

Банка — обеденный стол? И венское красное будет

Затхлой смолой отдавать тебе из разжатой бутыли?

Хочешь чего? Чтобы скромно по пять приносившие деньги

150 Жадно, в поту приносить по одиннадцать стали процентов?

Гения ты ублажай своего: лови наслажденья!

Жизнь — наше благо; потом — ты пепел, призрак и сказка.

Помня о смерти, живи! Час бежит, и слова мои в прошлом».

Что же с тобою? Крючок не знаешь какой тебе клюнуть?

Жадность иль роскошь избрать? При этом двойном подчиненье

Надо обеим служить, то к одной, то к другой прибегая.

Если же как-нибудь вдруг воспротивишься ты, не захочешь

Гнета терпеть, не скажи: «Вот я и разбил свои ковы»:

Пес разъярившийся рвет свой узел, но, пусть убегает,

160 Все-таки длинную цепь на шее своей он волочит.

«Дав, будь уверен, теперь хочу я покончить навеки

С прошлой печалью своей, — говорит Херестрат, обгрызая

До крови ногти себе. — Неужели я буду позором

Трезвой родне? Разобью ль без стыда о порог непотребный

Я достоянье отцов перед влажною дверью Хрисиды,

В честь распевая ее с потухшим факелом, пьяный?»

«Ладно, будь, мальчик, умен и богам-охранителям в жертву

Дай ты ягненка». — «Но, Дав, заплачет она, коль покину?»

«Вздор! Воротись, и тебя изобьет башмаком она красным.

170 Не беспокойся и брось ты грызть свои тесные сети.

Дик и свиреп ты теперь, а кликнет — и скажешь: «Бегу я».

«Как же мне быть? Неужель и теперь, когда она просит

И умоляет, нейти?» — «Если ты невредимым и целым

Вышел, нейди и теперь» [192] Сцена разговора молодого Херестрата с рабом Давом о гетере Хрисиде; взята из комедии Менандра, которому следовал Теренций в комедии «Евнух». . — Вот оно, вот то, что мы ищем,

А не какой-то там прут, каким ликтор нелепый махает.

Волен ли тот, кто бежит, запыхавшись, вослед честолюбью

В тоге белёной [193] В тоге белёной . — Искатели государственных должностей носили тогу, натертую мелом. ? Не спи, а горох наваливай щедро

Жадной толпе, чтобы мог вспомянуть о Флоралиях наших,

Греясь на солнце, старик. Что может быть лучше? Когда же

180 Иродов день наступил и на окнах стоящие сальных

Копотью жирной чадят светильники, что перевиты

Цепью фиалок; когда на глиняном плавает блюде

Хвостик тунца и вином горшок наполняется белый,

Шепчешь ты тут про себя и бледнеешь — ради субботы.

Черные призраки тут, от яиц надтреснутых [194] Яйца надтреснутые . — Римские жрецы гадали на птичьих яйцах, кладя их на огонь и наблюдая, где на них покажется влага; если яйцо трескалось, это считалось зловещим признаком. беды,

Рослые галлы потом и с систром жрица кривая

Ужас внушают тебе пред богами, что тело надуют,

Если не съешь поутру ты трех чесночных головок.

Ну, а попробуй скажи это жилистым центурионам,

190 Тотчас заржет, хохоча, какой-нибудь дюжий Пулфенний,

Тот, что готов оценить сотню греков [195] Греки — то есть греческие философы. в сто ассов истертых.