Луций Сабин - Письма к Луцию. Об оружии и эросе

Помнишь снежную лавину, ринувшуюся на нас в Альпах, Луций? Помнишь ту жуткую красоту, которая грозила нам гибелью? Тогда казалось, что сила и угроза ее — в ее массивности, в ее тяжести, в ее свирепом движении. Теперь я знаю, что сила и угроза ее — в ее непостижимости и в ее естественности одновременно. Что может быть более естественно, чем падение вниз огромной массы, что может быть непостижимее, чем внезапное и непроизвольное ее движение? Что может быть жутче внезапного рева природы среди лунной тишины? И что может быть жутче ее непостижимости?

Так и Спартак. Он ошеломил нас своей победой над Кассием и еще больше — своим внезапным нежеланием идти к Альпам. Говорят, после битвы при Мутине опьяненные победой ближайшие сподвижники Спартака окружили его с обнаженными мечами в руках и угрозами заставили повернуть на Рим. Ты веришь в это, Луций? Я нет.

Нечто совершенно противоречащее здравому смыслу свершилось. Мы ведь значительно сильнее. Пусть наши лучшие армии сражаются в Испании и в Азии, однако мы есть Рим. Мы неодолимы. Но именно то, что действия Спартака противоречат законам логики, и делает его непостижимым, делает его страшным, как та альпийская лавина. Почему он не пошел к Альпам?

Представляю себе, что творится теперь в Риме. Чернь, как всегда в подобных случаях, возбуждена и нагла в испуге своем. Всюду, наверное, переполох, цены на хлеб растут, вожаки толпы — те самые оратели, которые только «глас народа», но не его повелители, — наверное, орут какие-то имена и вспоминают свершения, славные в далеком и недалеком прошлом. Наверное, опять призвали этрусских гадателей и устроили погром каким-нибудь сирийцам или обломили рога Исиде. В каком участке неба ударила молния? Не погасли ли звезды в созвездии Арктура? Стоит ли все так же член у статуи Приапа? Впрочем, не думаю, что фециал метнул копье от «колонны войны» [140] Обряд официального объявления войны. Фециалы — жреческая коллегия, занимавшаяся объявлением войны. «Колонна войны» (columna bellica) находилась близ храма Беллоны: фециал метал оттуда копье на земельный участок близ Фламиниева цирка, символически считавшийся «вражеской территорией». , ибо нет в мире ничего презренней войны с рабами, и войны на Сицилии [141] Речь идет о двух Сицилийских восстаниях рабов — 135–131 и 104–100 годов до н. э. научили нас, что Рим есть основа миропорядка, а мы, римляне, несокрушимы.

И, тем не менее, угроза висит в воздухе и здесь, и красные плащи наших легионеров кажутся пыльными и выцветшими, а доспехи их совсем потускнели в лучах полуденного солнца. Банды, составленные из прислуги здешних богачей, среди которых также много беглых рабов, обнаглели вконец. Разбой и насилие не только на дорогах, но и на виллах и даже в городах, и раньше никого особенно здесь не удивлявшие, стали теперь повседневной закономерностью. Имя Рима никого более не сдерживает, скорее наоборот — подбивает на дерзость, годами прикрывавшуюся трусостью.

Здесь даже небо словно подернуто испугом и угрозой. Впрочем, в этом есть какая-то прелесть, несмотря на пыль и зной.

Я покинул Луканию и двинулся через Бруттий на крайний юг Италии.

Горы Бруттия бесплодны, бесчувственны, безразличны. Они никогда не взорвутся огнем, не содрогнутся от землетрясения. Каменный щит, который словно отражает от этой земли всякую радость и превращает в камень всякую боль. Кажется, будто Лета-Забвение — не река, но равнины Бруттия.

Власть Рима здесь весьма призрачна. Такое впечатление, будто находишься не в Италии, а где-то за Альпами или в Испании. Здешние племена, бруттии, издавна славились разбойным и мятежным характером. Когда-то они подчинялись луканам, но во времена Дионисия Младшего [142] Дионисий Младший — тиран Сиракуз (367–357 гг. до н. э.). восстали и обрели независимость, которую сохраняли, пока здесь не появился Ганнибал, а после него — мы, римляне.

Когда вдали сверкнуло море, я не удержался и, невзирая на жуткие слухи о здешних разбойниках, покинул обоз и погнал коня к его голубизне.

…Когда я подъехал к Скиллею [143] «Скиллей — высокая скала в виде полуострова с низким и с двух сторон доступным перешейком». — Страбон. VI, 1, 5. , волны уже утратили свою синеву и катились огромными опаловыми свитками. Свои тяжелые тела они разбивали о берег легкими ударами, пена их была беззвучна, прибрежная галька скрипела под копытами моего коня, жители рыбацкого поселка смотрели на меня равнодушно. Здесь чувствуется вечность и не чувствуется римской мощи. Кажется, будто мы пригвоздили Калабрию к остальной Италии, как ретиарий пригвождает к арене мирмиллона или гарпунщик огромную рыбину к морской отмели: стоит выдернуть оружие и оглушенное раной тело — человеческое или рыбье — повернется и медленно уползет в сторону.

Сумерки опустились очень быстро. Я остался на ночь в поселке, который тоже носит название Скиллей. Жители его — отменные рыбаки и, следовательно, отменные повара. Поужинал я необычайно вкусным галеотом. Называют его еще «морской собакой», а греки — ξιφίας, то есть «рыба-меч». Мясо у него великолепное — напоминает оксиринха, которым столь святотатственно [144] Рыба оксиринх почиталась в Египте как божество. угощал нас юный Птолемей [145] В начале 86 года до н. э. Сулла отправил Луция Лукулла с дипломатической миссией в Киренаику (в то время уже римскую провинцию), в Египет, на Кипр и на Родос с целью получить оттуда союзный флот. Поскольку Эмилий Сабин принимал участие во взятии Афин, по-видимому, он присоединился к миссии Лукулла несколько позже. В Египте Лукуллу был устроен роскошный прием. Примечательно, что здесь Птолемей назван юным , как и у Плутарха (μειράκιον: «Лукулл», 2.) Таким образом, речь идет не о царствовавшем во время визита Лукулла Птолемее IX Филометере, которому было тогда уже 56 лет, и не о его несколько младшем брате Птолемее X, а либо о племяннике Птолемее XI, либо (что наиболее вероятно) о сыне Птолемее XII Новом Дионисе (царствовал с 80 до 58 и с 55 до 51 года до н. э.). , и еще ту великолепную рыбу, которую мы ели в конце прошлой войны с Митридатом, на Лесбосе. Помнишь тамошних женщин, Луций?

Лезвие «меча» галеота столь огромное и острое, а сама рыба обладает такой силой, что зачастую она становится охотником, а рыбаки — добычей: галеот пробивает «мечом» днища рыбачьих лодок насквозь, иногда нанося при этом рыбакам раны, нередко смертельные: истекающий кровью рыбак падает в воду, и исход поединка почти всегда решается в пользу морского чудовища. Ловят галеота следующим образом. Рыбаки ставят наблюдателя, а сами прячутся в лодках — по двое в каждой: один из них — гребец, а другой — гарпунщик. Галеот плывет, высунувшись примерно на одну треть над поверхностью воды. Когда рыба проплывает у одной из лодок, наблюдатель дает знак, а гарпунщик поражает ее и тут же выдергивает копье. При этом наконечник гарпуна загнут в виде крючка и прикреплен к древку таким образом, что остается в теле галеота. К наконечнику прикреплена веревка, держась за которую, рыбаки следуют за раненой рыбой, пока она окончательно не выбьется из сил.