Луций Сабин - Письма к Луцию. Об оружии и эросе

Собственно говоря, именно Мнесифей установил, что за затылком у слона, между черепной коробкой и подходящим к ней основанием хребта находится самый жизненно важный нерв, именуемый в элефантологических трактатах, составленных при дворе царя Сандрокотта [233] Грецизированное имя знаменитого индийского махараджи Чандрагупты. , «нитью жизни». Нерв этот очень тонкий (толщиной в мизинец десятилетнего ребенка), нежный и уязвимый, но в силу общего закона природы, особенно заботливой ко всему, что слабо и уязвимо, прикрыт сверху довольно толстым слоем жира и, естественно, прочной слоновьей кожей. К тому же особые широкие костяные пластины, выступающие по обе стороны от начала хребта и очень близко подходящие к позвоночнику, сводят почти на нет возможность поражения «нити жизни» сверху колющим оружием. Примечательно, что совсем рядом с «нитью жизни», как бы перекрещиваясь с ней у черепной коробки, то есть в том самом месте, куда нужно поразить обреченное животное, проходят железы, выделяющие из отверстий возле ушей особую «любовную жидкость» [234] См. Страбон. XV, 43. . У африканских слонов костяные пластины значительно шире, чем у индийских, поэтому добраться к «нити жизни» у африканских слонов практически невозможно, и взбесившихся африканских слонов вожатые убивают, только проламывая им череп, отчего животные умирают мучительной и довольно долгой смертью. Так же поступают в большинстве случаев и с индийскими слонами, за исключением тех случаев, когда вожатому удается вогнать в очень узкое пространство между широкими костяными пластинами тонкий и очень прочный клинок, завершающийся «крыльями бабочки», а затем для верности крутануть эти «крылья», повернув рукоять кинжала.

Это и есть «серебряная бабочка», изобретенная при дворе Сандрокотта. Чтобы уметь обращаться с «серебряной бабочкой», нужно обладать необычайной ловкостью и силой, а главное — в совершенстве чувствовать малейшее движение могучего толстокожего животного. Иными словами, человек, которому предстоит безболезненно убить слона «серебряной бабочкой», должен очень любить его и рисковать при этом собственной жизнью, поскольку при недостаточно верном движении слон может сбросить вожатого наземь и расправиться с ним, тогда как убивая слона обычным способом — проламывая ему череп, вожатый почти не подвергается опасности. Замечу при этом, что упражняться в искусстве действовать «серебряной бабочкой» на живом слоне, естественно, нельзя. Можно только очень любить животное, чтобы чувствовать его и быть каждую минуту готовым к его убийству.

Зачем приближенным Сандрокотта понадобилось изобретать столь опасную игру в любовь и смерть — опасную даже не столько для жизни человека, сколько для его души? А зачем нам понадобилось изобретать гладиаторские игры и всю ars gladiatoria? Гладиаторы кажутся нам такими привычными, неотъемлемыми от всей нашей жизни, потому что жизнь эта — наша, зримая и осязаемая, а Индия — страна полусказочная, на краю круга земель, и потому кажется нам странной и непостижимой. Гораздо понятнее нам африканские обычаи — проломить слону череп, и пусть он мучится!

Из той же элефантологической библиотеки Адгарбаала я узнал, что, потеряв хозяина, слоны тоскуют несколько дней кряду, а затем умирают от тоски. Еще я узнал, что пойманные слоны в первые дни пленения зачастую умирают от разрыва сердца. И в том и в другом случае слоны нередко оказываются достойнее людей.

Кроме того, как хорошо всем известно, люди заставили слонов сражаться — и с людьми, и друг с другом. Я до сих пор содрогаюсь при воспоминании об описанной Полибием битве Птолемея с Антиохом, когда африканские слоны сражаются с индийскими, а затем в ужасе бегут от них. Думаю я и том ужасе, который нагнали на наших прадедов при Беневенте слоны Пирра, которых никогда прежде в Италии не видели и называли поначалу луканскими быками. Я думаю об ужасающих нападениях карфагенских слонов на наши легионы в Африке во время похода Атилия Регула [235] В 255 году до н. э. во время Первой Пунической войны. , а затем на Сицилии — при Агригенте, Сегесте, Лилибее, Панорме. Я думаю и о слоновьих боях, устраиваемых у нас в Риме, наподобие боев гладиаторских: впервые это сделали около ста лет назад Сципион Назика и Луций Лентул [236] В 169 г. до н. э. , в последний раз — ты и брат твой Марк восемь лет назад [237] В 79 г. до н. э., в год эдилитета братьев Лукуллов. . Я не присутствовал на этой травле, поскольку находился тогда в Испании, и очень сожалел об этом: с присущим тебе размахом вы устроили великолепное сражение слонов с дикими быками, и народ долго вспоминал о нем, — гораздо дольше и восторженнее, чем о театральном представлении на невиданной дотоле вращающейся сцене. Но сейчас, глядя на «серебряную бабочку», думаю, что, к счастью, мне не пришлось видеть, как ярость в маленьких слоновьих глазках сменяется невыносимым страданием, которое утопает затем в слезах.

Мне подумалось также, что о слоновьем оружии — о панцирях и налобниках, о башенках для воинов, о всевозможных frontalia и crispae — можно было бы написать очень занимательное исследование, которого пока что нет в собрании Адгарбаала. Впрочем, теперь я занимаюсь исследованием того, как человека убивает человек.

А еще я очень много думал об обрывающей «нить жизни» «серебряной бабочке». Этот кинжал изобретен в Индии, а мы и греки зачастую представляем в виде бабочки душу человеческую. Животные, как известно, душой не обладают. Тем не менее, приближенные Сандрокотта позаботились о том, чтобы они уходили из жизни без мучений: легкую смерть приносит им то, что для нас есть обозначение души. Эвдемония, которую я любил так страстно, всепоглощающе, не задумываясь, нанесла мне африканский удар, и потому, словно в предсмертных конвульсиях, метался я по всей Сицилии, упорно избегая Сиракуз.

Впрочем, чтобы избавить другого от мучений, даже прервав ему жизнь, нужно много любви и силы. И чтобы прервать жизнь самому себе тоже.

Узнав тайну «серебряной бабочки», я вернулся в Лилибей и попытался найти Эврипида, чтобы заплатить ему с лихвой за эту восхитительную вещь, которая неизвестно каким путем попала на Сицилию с ее африканскими слонами и «индийцами» какой угодно народности, только не индийской. Однако за время моего трехдневного отсутствия Эврипид погиб. Еще раз оправдалась моя вера в имена, Луций. Грабитель могил, должно быть, не прочитавший за всю свою жизнь ни одной строки из творений Эврипида, расстался с жизнью при таких же обстоятельствах, как и его великий тезка: возвращаясь ночью с попойки, он был заживо растерзан стаей собак.

Проведав о такой кончине, мои сиканы наотрез отказались тревожить впредь покойников, а примеру их последовали и греки, несмотря на свое свободомыслие.