Квинт Флакк - Сочинения

Ты же с искусством твоим все преграды легко одолеешь

И победишь!» — «Хорошо! покажу я, на что я способен!

Хоть рабов у него подкуплю, а уж я не отстану!

Выгонят нынче — в другой раз приду; где-нибудь перекрестком

Встречу его и пойду провожать. Что же делать! Нам, смертным,

Жизнь ничего не дает без труда: уж такая нам доля!»

60 Так он болтал. Вдруг вижу я друга — Аристия Фуска.

Был он знаком и с моим болтуном. Пошли разговоры:

«Как? Откуда? Куда?» — Стоим; я жму ему руки,

Дергаю, знаки даю, головою киваю, глазами

Так и вращаю, чтоб спас он меня. А лукавец смеется

И не желает понять. Тут вся желчь во мне закипела!

«Ты, Аристий, хотел мне что-то сказать по секрету?»

«Помню, — сказал он, — но лучше найдем поудобнее время:

У иудеев тридцатая ныне суббота и праздник;

Что за дела в подобные дни?» — «Я чужд предрассудков!» —

70 Так говорю я; а он: «Да я-то не чужд, к сожаленью!

Я человек ведь простой, что делать! Уж лучше отложим!»

Черный же день на меня! Он ушел, и остался я снова

Нем под ножом палача. Но, по счастью, истец нам навстречу.

«Где ты, бесчестный?» — вскричал он. Потом ко мне обратился

С просьбой: свидетелем быть. Я скорей протянул уже ухо!

В суд повели молодца, вслед за ними и справа и слева

С криком народ повалил. Так избавлен я был Аполлоном!

130

[Сколько, Луцилий, в тебе недостатков, — готов доказать я,

Даже Катона в свидетели взяв, — ведь Катон, твой поклонник,

Сам принужден у тебя исправлять неудачные строки;

Тонко работает он — понятно, что вкус его лучше,

Чем у иного, в которого смолоду палкой и плеткой

Вбили готовность прийти во всеоружье науки,

Чтобы престиж поддержать писателей древних, на коих

Мы, молодые, глядим свысока. Итак, повторяю]:

Да, я, конечно, сказал, что стихи у Луцилия грубы,

Что без порядка бегут они. Кто же, бессмысленный, будет

В этом его защищать? Однако на той же странице

Я же его и хвалил: за едкую соль его шуток.

Эта заслуга — за ним, но другие признать не могу я —

Если бы так, мне пришлось бы хвалить и Лаберия-мима!

Это неплохо — суметь у читателя рот разулыбить,

Но чтобы слыть настоящим писателем, этого мало.

Краткость нужна, чтобы речь стремилась легко и свободно.

10 Чтобы в словах не путалась мысль и ушей не терзала.

Нужно, чтоб слог был то важен, то кстати шутлив, чтобы слышен

Был бы в нем голос не только оратора или поэта,

Но человека со вкусом, который щадит свои силы,

Зная, что легкою шуткой решается важное дело

Лучше подчас и верней, чем речью суровой и резкой.

Это знали отлично поэты комедии древней.

Нам бы не худо последовать им, а их не читают

Ни прекрасный, собой Гермоген, ни та обезьяна,

Чье все искусство в одном: подпевать Катуллу да Кальву!

20 «Так, но Луцилий хорош и тем, что в латинские строки

Много он греческих слов примешал». — Отсталый ты критик!

Это ведь было под силу и Пифолеонту Родосцу! —

«Что же столь дивного тут?» — «Да просто приятна для слуха

Смесь языков, как для вкуса смесь вин, смесь фалерна с хиосским».

Право? И только в стихах? А может быть, даже и в прозе —

Вот, например, когда суд разбирает Петиллия дело,

И выступают Валерий Корвин да Публикола Педий,

Ты бы хотел, чтоб они, позабыв об отцах и отчизне,

В поте лица мешали слова родные с чужими

30 И лопотали бы так, как в Канузии люд двуязычный? —

Я ведь и сам, хоть не грек, сочинял по-гречески прежде;

Но однажды средь ночи, когда сновиденья правдивы,

Вдруг мне явился Квирин и с угрозой сказал мне: «Безумец!

В Греции много поэтов; толпу их умножить собою —

То же, что в рощу дров наносить, — ничуть не умнее!»

Пусть же надутый Альпин сколько хочет терзает Мемнона

Или же грязью уродует Рейн; мои же безделки

В храме, где Тарпа судьей, никогда состязаться не будут,

Да и не будут по нескольку раз появляться на сцене.

40 Ты лишь один среди нас, Фунданий, умеешь заставить

Хитрых прелестниц острить, а Дава — дурачить Хремета;

У Поллиона цари выступают в стихах шестистопных;

Пламенный Варий ведет величавый рассказ в эпопее,

Равных не зная себе; а добрые сельские музы

Нежное, тонкое чувство Вергилию в дар ниспослали.

Я же сатиры пишу, — и удачней, чем писывал раньше

Добрый Варрон Атацин, а с ним и другие поэты,

Хоть и слабее, чем тот, кто стяжал себе вечную славу,

Риму сатиру открыв: с него я венца не срываю!

50 Ну, а Луцилий? О нем я сказал: он — мутный источник,

Больше ненужного в нем, чем того, что пригодно. Но вспомни:

Разве нет недостатков в самом великом Гомере?

Разве скромный Луцилий не делал поправок — и в ком же?

В трагике Акции! Разве над Эннием он не смеялся?

Разве, других порицая, себя он не выше их ставит?

Что же мешает и нам, читая Луцилия, тоже

Вслух разбирать: натура ль его иль натура предмета

В гладких стихах отказала ему, но он пишет, как будто

Думает только о том, чтоб шесть стоп в стихе уместились,

60 Да чтобы двести стихов натощак, да столько же после

Ужина! Что ж, говорят, ведь писал же так Кассий Этрусский:

Словно река, он стихами кипел и по смерти сожжен был

С кипой стихов: их одних на костер погребальный достало!

Я повторяю: Луцилий, конечно, изящен и тонок,

Строчки отделывал он, конечно, искусней, чем грубый

Наш поэт, изобретший стихи, неизвестные грекам,

Или толпа остальных стихотворцев поры стародавней;

Но ведь когда бы, по воле судьбы, он в наше жил время,

Много бы вычеркнул сам из своих он писаний, стараясь

70 В них совершенства достичь; и, стих за стихом сочиняя,

Долго в затылке бы скреб и ногти бы грыз он до мяса.

Если ты хочешь достойное что написать, чтоб читатель

Несколько раз прочитал, — ты стиль оборачивай чаще

И не желай удивленья толпы, а пиши для немногих.

Разве ты пишешь для тех, кто по школам азы изучает?

Нет, мне довольно того, что всадники мне рукоплещут, —

Как говорила Арбускула, низкой освистана чернью.

Пусть же Пантилий меня беспокоит, как клоп, пусть заочно

Будет царапать меня и Деметрий, пусть сумасшедший

80 Фанний поносит при всех, за столом у Тигеллия сидя!

Только бы Плотий, и Варий, и мой Меценат, и Вергилий,

Муж благородный Октавий, и Валгий и Виски — два брата —

Вместе с Аристием Фуском меня за стихи похвалили!

Дальше, оставивши лесть, я могу справедливо причислить

К ним и тебя, Поллион, и Мессалу с достойнейшим братом,

Бибула, Сервия к ним и тебя, благороднейший Фурний;

Многих других просвещенных друзей обхожу я молчаньем.

Вот чья хвала для меня дорога; мне было бы грустно,