Плутарх - Сочинения

13. Такой вопрос задал Пемптид, и отец начал отвечать ему, когда из города прибыл второй гонец, посланный Исменодорой за Антемионом: в Феспиях продолжалось смятение, и не было согласия между самими гимнасиархами — одни считали необходимым затребовать Вакхона обратно, другие же советовали не вмешиваться.

Антемион поднялся и ушел, а отец снова обратился к Пемптиду. «Ты, Пемптид, — сказал он, — коснулся очень большого и трудного вопроса, можно даже сказать, что ты колеблешь непоколебимые основания наших понятий о богах, требуя для них отчета и доказательства. Достаточно унаследованной от предков древней веры, для которой ты не найдешь более убедительного подтверждения,

Эта вера — опора и основа всего нашего благочестия, и если она подорвана и потеряла устойчивость в чем-то одном, то и вся становится зыбкой и полной сомнений.

Ты, конечно, знаешь, какой шум поднялся, когда Еврипид начал свою «Меланиппу» таким стихом:

Но получив вторично хор — ибо он очень дорожил этой трагедией, написанной в великолепном панегирическом стиле, — он изменил этот стих так, как он читается теперь:

Какая же разница, относится ли к вере в Зевса, или в Афину, или в Эрота то, что мы станем подвергать сомнению идя отрицанию? Ведь не впервые ныне Эрот требует алтаря и жертвоприношения, он не пришелец, воспринятый нами от варварского суеверия, как какие-нибудь Аттисы 1197и Адонисы, 1198тайком пробравшиеся к нам под покровительством полумужей и женщин и присвоившие себе не подобающие им почести, за что они должны были бы подвергнуться судебному преследованию.

Когда Эмпедокл говорит о дружбе:

то это же надо отнести и к Эроту: он имеет не зримый, а только умопостигаемый образ, наравне с наиболее древними богами.

Если ты для каждого из них будешь добиваться доказательств существования, если будешь исследовать все священное и к каждому алтарю подходить с философской проверкой, то ни один из этих богов не останется за пределами твоих придирчивых подозрений. Не буду уклоняться далеко.

Совершенно справедливо назвал ее Эмпедокл «дарящей жизнь», а Софокл — «благоплодной». И однако же, великое и удивительное дело Афродиты является и делом сопутствующего ей Эрота, без соучастия которого оно теряет всякую привлекательность, оставаясь

Действительно, чуждое Эроту телесное общение, имея своим пределом удовлетворение потребности, подобное удовлетворению голода и жажды, не приводит ни к чему прекрасному; но благодаря Эроту богиня, устраняя пресыщение, приносит дружескую любовь и душевное единение.

Поэтому Парменид в «Происхождении мира» говорит об Эроте как о старшем среди всех порождений Афродиты:

Гесиод, же с большей, по-моему, философской глубиной называет 1202Эрота старейшим из всех вообще богов, причастным к рождению всего существующего.

Итак, если мы лишим Эрота приносимых ему почестей, то не останутся незатронутыми и почести Афродиты, И тут нельзя ссылаться на то, что некоторые бранят Эрота, но воздерживаются от нападок на Афродиту; так с одной и той же трагической сцены мы слышим:

а вместе с тем:

Так и среди прочих богов нет, пожалуй, ни одного, который избегнул бы злословия со стороны злословящего невежества. Обратимся к примеру Ареса, как бы занимающего на чертеже противоположное Эроту место: сколько почестей уделяют ему люди, и ему же приходится слышать столько порицаний:

Гомер называет его перебежчиком и запятнанным кровью. 1206Хрисипп, рассуждая об его имени, вводит в свое объяснение злой смысл: он называет Ареса «убийцей», 1207и по этому пути идут те, которые полагают, что Арес — это наименование буйственного, раздражительного и злобного начала в нашей природе. Другие скажут, что Афродита — это любовное желание, Гермес — слово, Музы — искусства, Афина — разум. Ты видишь, какая пропасть безбожия разверзается перед нами, если мы сведем каждого бога к олицетворению той или иной из наших страстей, способностей или добродетелей».

«Я это вижу, — отвечал Пемптид, — но нечестиво не только считать богов нашими страстями, но и обратное — считать наши страсти богами». Тогда отец спросил: «Что же, считаешь ли ты Ареса богом или нашей страстью?» И когда Пемптид ответил, что Ареса, поддерживающего в нас гневливость и мужественность, он принимает за бога, отец воскликнул: «Значит, Пемптид, то, что в нас является началом буйства, воинственности, раздоров, имеет своего бога, а начало дружбы, общительности, сближения божеству непричастно? И когда люди убивают друг друга, то за ними: за их оружием, сражениями у стен, уводом добычи — имеет наблюдение какой-то бог Эниалий или Стратий, 1208судья и вершитель, а когда мы стремимся к душевной близости, завершающейся брачным общением, то нет бога, который был бы нашим свидетелем, надзирателем, руководителем и помощником?

Охотящимся на ланей, зайцев и оленей сопутствует с кличем некая богиня Агротера, а те, кто ловит волков и медведей при помощи хитрых приспособлений — подкопов и тенет, — обращаются с молитвой к Аристею, 1209

У Эсхила Геракл, намереваясь застрелить птицу, призывает в помощники другого бога:

А человека, добивающегося самой прекрасной добычи — любви, не направляет и не поддерживает ни один бог, ни один демон? Я думаю, что ни дуб, ни оливы, ни виноградная лоза, которую Гомер почтил названием «укрощенной», не превосходят, милый Дафней, красотой и достоинством человеческое растение, которое черпает силы своего развития в просвечивающей в нем свежести и красоте как тела, так и души». (15.) «Ради богов, — откликнулся Дафней, — кто же думает иначе?» — «Да все те, клянусь Зевсом, — сказал ему отец, — кто, допуская, что богам присуща забота о пахоте, посеве и выращивании урожая (ведь существуют же, по Пиндару, некие нимфы дриады,