Цзи Юнь - Заметки из хижины Великое в малом

В. М. Жирмунский и Н. А. Сигал в статье «У истоков европейского романтизма» (в кн.: Г. Уолпол, Казот. Бекфорд. Фантастические повести, Л., 1967, стр. 257) указывают, что развязка романа Горация Уолпола «Замок Отранто», «намеченная в предсказании, имеет характер трагического рока, с которым воля человека... не в состоянии бороться. Идея «рока» и предсказания подсказаны Уолполу античной трагедией, но у писателя XVIII в. она приобретает характер справедливого морального возмездия » (курсив мой. — О. Ф .).

К сходному выводу на материале буддийской литературы приходит В. Эберхард: «Народный буддизм элиминирует капризы или произвольную реакцию божеств и устанавливает религиозную систему, которую можно было бы назвать «конституционной монархией», то есть веру в закон (курсив мой. — О. Ф .), который абсолютно обязателен для судей и осуществляется в безличной манере судьей, назначенным Небом. В противоположность условиям, существующим в этом мире, в зале суда мира иного не принимаются во внимание класс, статус, пол или возраст. С каждым обращаются по закону» (W. Eberhard, Guilt and Sin, стр. 18).

Примечательно, что в Царстве мертвых происходят и комические эпизоды, как в рассказе № 684, где тяжело заболевший пьяница выздоравливает, так как в Царстве мертвых ему продлили срок жизни, чтобы он мог выпить недопитые им три чана с вииом. Между тем В. Я. Пропп отмечает, что в мировом фольклоре в Царстве мертвых смеяться нельзя: «Смех — исключительная принадлежность жизни, смерть и смех несовместимы» (В. Я. Пропп, Русские аграрные праздники, Л., 1963, стр. 101 — 102).

При чтении этих рассказов вспоминаются типы невежественных «ученых», изображенных У Цзин-цзы в романе «Неофициальная история конфуцианцев» (У Цзин-цзы, Неофициальная история конфуцианцев, М„ 1959, гл. 4, 7, 8, 26).

Эти данные могут служить дополнением и своего рода контрольным материалом к наблюдению, сделанному В. Эберхардом (на других источниках), о том, что «более древние тексты делают акцент на преступлениях против божества гораздо больший, чем тексты недавнего времени, и заняты буддийскими представлениями, в то время как поздние тексты подчеркивают основные этические концепции конфуцианства, касающиеся главным образом отношений между людьми. Таким образом, процент социальных грехов в текстах недавнего времени выше, чем в старых» (W. Eberhard, Guilt and Sin, стр. 61).

Приводимые В. Эберхардом таблицы (основанные на источниках V, XIX и XX вв.) позволяют утверждать, что в той части этических концепций Цзи Юня, где он говорит о наказаниях за грехи и о том, что является грехом, Цзи Юнь пользуется традиционными представлениями, хорошо известными его читателям.

Совпадение некоторых выводов Эберхарда с наблюдениями, сделанными в настоящей работе (до знакомства с книгой Эберхарда), использование сходных групп понятий и сходных методов решения аналогичных, задач позволяют высказать предположение, что широкая разработка аналогичных проблем методами количественного анализа и табличной росписи дала бы возможность построения достаточно точной системы общекитайских этических универсалий разных времен.

Если подойти к этой проблеме утилитарно, то «быть хорошим» выгодно: разбойник щадит почтительного сына (№ 897); глава богатой семьи женит своего сына на служанке, которая спасла их от грабителей (№ 993); людоеды, истребившие семью воров, оставляют в живых невинного мальчика (№ 1129).

«Конфуцианское почитание предков не обязательно предполагает веру в жизнь после смерти; оно представляет собой высший знак памяти и чаще всего является моральным обязательством, а не религиозным обрядом» (J. Liu, The Art of Chinese Poetry, Chicago, 1962, стр. 52). Конфуцианство вообще не верит в бессмертие. Человеку дана одна жизнь, и продлить ее нельзя. Единственная форма бессмертия для человека — это жизнь в его потомках.

A. Wright, Values, Roles and Personalities, — «Confucian Personalities», ed. by A. F. Wright, Stanford. 1962. Там же указывается, что сила примера, образцового поведения была основным принципом образования и воспитания в Китае. Первые живые примеры — лучшие ученые-чиновники, которым приписывалось умение переделывать свое окружение, вести людей по пути добродетели.

D Twitchett, Problems of Chinese Biography, — «Confucian Personalities».

О. Л. Фишман, Китайский сатирический роман, стр. 103-106.

Строго говоря, противоречия между честностью и смелостью, с одной стороны, и тщеславием человека — с другой, может и не быть, но для Цзи Юня положительный в одном отношении человек должен быть положительным во всем своем поведении; тщеславие и педантизм начетчика — это уже отклонение, противоречащее заданной характеристике персонажа.

Любопытно использование «художественного времени» в рассказе № 542, где человек видит, как ночью у могилы разговаривают двое: юноша «лет шестнадцати-семнадцати, изящный и красивый, и женщина лет семидесяти-восьмидесяти, со свисающими до шеи седыми космами, скрюченная, опирающаяся на палку. Прижавшись друг к другу, они смеялись и болтали, видимо бесконечно радуясь встрече». Удивленный прохожий узнает, что в этой могиле похоронены безвременно умерший юноша и его вдова, которая оставалась ему верна до самой смерти... Представляется, что и этот рассказ свидетельствует о том, что Цзи Юнь сознательно ограничивал себя как художник, избирая определенный художественный метод изображения действительности.

Y. Prûsëk, The Realistic and Lyric Elements in the Chinese Mediaeval Story, — «Archiv Orientâlni», 1964, vol. 32, № 1.

Послесловие Шэн Ши-яня датировано 11-м месяцем 1793 г. (Цзи Юнь, Заметки из хижины Великое в малом, т. 3, стр. 157-158).

Интересно, что Г. А. Гуковский по поводу «психологической точки зрения автора» на своих героев пишет: в XVIII в., «при первых преддвериях будущего реализма, перед литературой встал вопрос — откуда автор знает мысли и чувства своих героев». Эта проблема возникла как проблема «достоверности знаний автора о своих героях и проблема точки зрения автора на своих героев» (Г. Гуковский, Реализм Гоголя, М. — Л., 1959, стр. 202).

Ю. Л. Кроль, Сыма Цянь — историк, М., 1970, стр. 48-51.

В структуре дидактических рассказов Цзи Юня о сверхъестественном (А, а, а) есть известное сходство со структурой волшебной сказки. Сходство это заключается в том, что (пользуясь терминологией В. Я. Проппа и его выводами, сформулированными в «Морфологии сказки») сверхъестественные персонажи рассказов Цзи Юня (как и персонажи волшебной сказки) по ходу действия разных рассказов выполняют одно и то же. Функции их являются «постоянными величинами», сами же персонажи, мотивировка их действий, способы осуществления функций — «величины переменные». Так, и Небо, и судья Царства мертвых, и духи мертвых, и бесы, и лисы могут карать злого и награждать доброго; бесы действуют иначе, чем Небо, лисы — иначе, чем судья Царства мертвых, но функции у них одни и те же: награждение, наказание, предостережение, разоблачение и т. п. Вывод В. Я. Проппа о том, что, поскольку функций мало, а персонажей много, этим объясняется и «поразительное многообразие» и «не менее поразительное однообразие» сказок, их повторяемость (В. Я. Пропп. Морфология сказки, изд. 2, М., 1969, стр. 24), вполне приложим и к структуре сборников Цзи Юня.