Чжуан-цзы - Чжуанцзы [litres]

Но вдруг заболел Приходящий. Он задыхался перед смертью, а жена и дети стояли кругом и его оплакивали.

Придя его навестить, Пахарь на них прикрикнул:

– Прочь с дороги! Не тревожьте того, кто превращается! – И, прислонившись к дверям, сказал умирающему: – Как величественно создание вещей! Что из тебя теперь получится? Куда тебя отправят? Превратишься ли в печень крысы? В плечо насекомого?

– Куда бы ни велели сыну идти отец и мать – на восток или запад, на юг или север, он лишь повинуется приказанию, – ответил Приходящий. – Силы жара и холода человеку больше, чем родители. Если они приблизят ко мне смерть, а я ослушаюсь, то окажусь строптивым. Разве их в чем-нибудь упрекнешь? Ведь огромная масса снабдила меня телом, израсходовала мою жизнь в труде, дала мне отдых в старости, успокоила меня в смерти. То, что сделало хорошей мою жизнь, сделало хорошей и мою смерть. Если ныне великий литейщик станет плавить металл, а металл забурлит и скажет: «Я должен стать мечом Мосе!» – то великий литейщик, конечно, сочтет его плохим металлом. Если ныне тот, кто пребывал в форме человека, станет твердить: «Хочу снова быть человеком! Хочу снова быть человеком!» – то творящее вещи, конечно, сочтет его плохим человеком. Если ныне примем небо и землю за огромный плавильный котел, а процесс создания за великого литейщика, то куда бы не могли мы отправиться? Завершил и засыпаю, а затем спокойно проснусь.

Учитель с Тутового Двора [59] Цзы Санху – его имя говорит о том, что он принадлежит к беднейшим слоям населения, к которым относились дворы, выращивавшие туты. , Мэн Цзыфань и Цзы Циньчжан подружились. Они сказали друг другу:

– Кто способен дружить без мысли о дружбе? Кто способен действовать совместно без мысли действовать совместно? Кто способен подняться на небо, странствовать среди туманов, кружиться в беспредельном, забыв обо всем живом, как бы не имея конца?

Тут все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. Ни у кого из них в сердце не возникло возражений, и они стали друзьями.

Но вот Учитель с Тутового Двора умер. Еще до погребения Конфуций услышал об этом и послал Цзыгуна им помочь. Цзыгун услышал, как кто-то складывал песню, кто-то подыгрывал на цине и вместе запели:

Поспешно войдя, Цзыгун сказал:

– Дозвольте спросить, по обряду ли вы так поете над усопшим?

– Что может такой понимать в обряде? – заметили оба, переглянулись и усмехнулись.

Цзыгун вернулся, доложил Конфуцию и спросил:

– Что там за люди? Приготовлений к похоронам не совершали, отчужденные от формы, пели над усопшим и не изменились в лице. Я даже не знаю, как их назвать! Что там за люди?

– Они странствуют за пределами человеческого, – ответил Конфуций, – а я, Цю, странствую в человеческом. Бесконечному и конечному друг с другом не сблизиться, и я, Цю, поступил неразумно, послав с тобой свое соболезнование. К тому же они обращаются с тем, что творит вещи, как с себе подобным и странствуют в едином эфире неба и земли. Для них жизнь – какой-то придаток, зоб; смерть – прорвавшийся чирей, освобождение от нароста. Разве такие люди могут понять, что такое смерть и что такое жизнь, что сначала, а что в конце? Они допускают, что тело состоит из различных вещей [60] Комментарии перечисляют такие элементы, как земля, ветер, вода, огонь или вода, огонь, металл, дерево. . Забывая о собственных глазах и ушах, о печени и желчи, они твердят все снова и снова о конце и начале, не зная границ. Они бессознательно блуждают за пределами пыли и праха, странствуют в беспредельном, в области недеяния. Разве станут они себя затруднять исполнением людских обрядов? Представать перед толпой зрителей, говорить для ушей толпы слушателей?

– Почему же тогда вы, учитель, следуете обрядам? – спросил Цзыгун.

– На мне, Цю, кара Небес! [61] Признание Конфуцием несостоятельности своего учения, осуждения его Небом – полемический прием Чжуанцзы. И все же я разделяю ее с тобою, – ответил Конфуций.

– Осмелюсь ли спросить про их учение?

– Рыба создана для воды, а человек – для Пути, – ответил Конфуций. – Тот, кто создан для воды, кормится, плавая в пруду. Тот, кто создан для Пути, утверждает свою жизнь в недеянии. Поэтому и говорят: «Рыбы забывают друг о друге в просторах рек и озер, люди забывают друг о друге в учении о Пути».

– Осмелюсь ли узнать, что за человек тот, кто чуждается людей? – спросил Цзыгун.

– Тот, кто чуждается людей, равен природе, – ответил Конфуций. – Поэтому и говорится: «Человек, ничтожный для природы – благородный муж для людей; благородный муж для людей – человек, ничтожный для природы».

Янь Юань сказал Конфуцию:

– Когда у Мэнсуня Талантливого [62] Фамилия Мэнсунь принадлежала одному из трех самых знатных родов в царстве Лу. умерла мать, он причитал, не проливая слез, сердцем не скорбел, не горевал при погребении. При таких трех упущениях в царстве Лу считали, что он прекрасно выполнил обряд. Мне, Хою, кажется очень странным то, что он приобрел такую славу, не имея на нее права по существу.

– Этот, из рода Мэнсунь, все исчерпал! – сказал Конфуций. – Он продвинулся в познании. Пренебречь обрядом не сумел, но для себя им пренебрег. Тот, из рода Мэнсунь, не разбирает, почему возникает жизнь, почему наступает смерть; не разбирает, где начало, а где конец. Как будто, превращаясь в другую вещь, ожидает неведомых ему перемен. Ведь когда готов к изменениям, как узнать, что не изменишься? А когда не готов к изменениям, как узнать, что уже изменился? Только мы с тобой еще не начали просыпаться от этого сна. Ведь тот Мэнсунь, выражая страх во внешнем, не отягощал утратой своего сердца. Он ощущал не смерть, а быстротечность пристанища на одно утро. Только Мэнсунь и проснулся. Причитал потому, что другие причитали. К тому же, когда общаются с другими, есть собственное «я». Но как знать, «я» ли то, что мы называем «я»? Вот тебе приснится, что ты птица и взмываешь в небеса; приснится, что ты рыба и ныряешь в глубину. А теперь не знаешь, говоришь об этом наяву или во сне. Тому, кто встречает превращение безропотно, далеко до того, кто встречает его с улыбкой; тому, кто изображает на лице улыбку, далеко до того, кто вверяет себя движению. Тот, кто спокойно вверяет себя движению, проходит через изменение в смерти и вступает в пустоту, естественность, единое.

Сын Ласточки встретился с Никого не Стесняющим, и тот его спросил:

– Что посоветовал тебе Высочайший?

– Высочайший сказал, что мне следует, склонясь, подчиниться милосердию и справедливости и тогда я стану верно судить об истинном и ложном, – ответил Сын Ласточки.