Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Но ты — не я. Страшна тебе слепая участь
Запрятанных в тюрьму, где не спасет живучесть,

Где разрешат от бед лишь сизые мечи,
Что молча занесут над шеей палачи,

Когда душа стоит у воющей гортани,
Покинуть плоть свою готовая заране.

Нас больше, чем камней на берегу морском,
И верных нам друзей не счесть в кругу людском.

Как недруг устоит, озливший наше племя?
Чей выдержит костяк той ненависти бремя?

В становищах своих иные племена
Возносят с похвальбой героев имена.

Но разве слава их сравнима с нашей славой,
Коснувшейся небес в года беды кровавой?!

Взошли от корня мы — от племени тамим,
И Ханзалы {96} 96 Ханзала — знатный род племени тамим, к которому принадлежал аль-Фараздак. завет мы бережно храним.

И таглиба семья взрастала с нами рядом
Кипучим, как листва, бесчисленным отрядом.

Нет, с племенем любым вы не равняйте нас,
Когда великих дел настанет грозный час!

Мы — каменный оплот, и об скалу-твердыню
Обломит зубы смерть, забыв свою гордыню.

А если Хиндиф {97} 97 Хиндиф — глава семьи аль-Фараздака. наш войдет в костер войны —
Зачинщиков ее сметут его сыны.

И если стан вождя друзей не скличет разом —
Их подчинить себе сумеет он приказом.

А трусов обратит высоких копий ряд
В союзников его надежнейший отряд!

Он, Хиндиф, наш отец, неверных сокрушая,
Сплотил всех мусульман — ему и честь большая.

Был царским торжеством его победный пир.
За Хиндифа, клянусь, отдам я целый мир!

Его любовь ни в чем не знает зла и страха,
И ненависть его сотрет врагов Аллаха.

Мы Кабу {98} 98 Каба — храм мусульман в Мекке. сторожим и бережем Коран,
И в Мекку держит путь с дарами караван.

Мы благородней всех, чья кровь струится в жилах,
И тех, кто под землей покоится в могилах.

Сияет нам луна, и солнце с вышины
Благословляет нас для мира и войны.

Нам блещут небеса, и без конца, без края
Лежит у наших ног вся сторона земная.

И если бы не мы, не наш могучий стан —
Вошел бы чуждый мир в пределы мусульман.

Строптивых покарав своей рукой железной,
Сдержали мы разбег лишь над морскою бездной.

Но в яростных боях и ныне, как вчера,
Мы духов и людей смиряем для добра.

Лежит его чалма на всех, служивших свету,
И смерть сорвать с чела бессильна тяжесть эту.

Когда, когтя врагов, как соколы с высот,
Мы падаем на них — ничто их не спасет!

Суставы рубит меч и головы разносит.
У асад племя бакр пощады пусть не просит. {99} 99 У асад племя бакр пощады пусть не просит… — Имеется и виду эпизод с убийством отца поэта Имруулькайса (см. стр. 719) (см. коммент. 9 — верстальщик) асадитами и попытка Имруулькайса отомстить асадитам при поддержке племен бакр и таглиб.

Сраженья жернова — что камнепад в горах.
Несдавшийся Неджран размолот ими в прах.

Однако для его безвинного народа
Мы — как весенний дождь, упавший с небосвода.

В голодный год, когда, худущий, как скелет,
Шатается верблюд и в нем кровинки нет,

И нету молока у тощих и унылых
Верблюдиц молодых, которые не в силах

Тащиться по степи, обугленной дотла,—
Остановись, бедняк, у нашего котла!

Пусть Сириус встает в небесной черной тверди,
Пылая, как вулкан, одетый тучей смерти,

Но машрафийский меч, как молния разя,
Восстановил права, без коих жить нельзя.

И гостя мы всегда накормим и напоим
В пустыне, дышащей приветом и покоем.

Кто поможет любви, что вошла в мое сердце навеки?
Где лекарство для глаз, в темноте не смыкающих веки?

Кто починит жилище, похожее на голубка,
Что, взъерошенный ветром, укрылся в песке от песка?

Только солнце и дождь посещают мой дом отдаленный,
Только страус порой, подбежав, поглядит, удивленный,

Да самец антилопы пасется вблизи, потому
Что безлюдное место сулит безопасность ему.

Он — как белый верблюд одинокий, ушедший от стада
За верблюдицей вслед — ничего ему больше не надо…

Как увидеть мне Лейлу? Она принимала меня
В том становище славном, где часто слезал я с коня.

Благородство всегда защищало правдивых от сплетен,
А сейчас я молчу, пред лицом клеветы безответен.

Смотрят искоса люди на каждый мой краткий приезд.
Настоящего друга уже не отыщешь окрест.

На меня только глянув, муж Лейлы кривится от злости.
Рада челядь его перемыть нам безвинные кости.

Приезжал я когда-то без всякой опаски сюда.
Никакой соглядатай мне даже не снился тогда.

Но теперь я и сам на любого гляжу с подозреньем,
Видя то, чего нет, одичалым, затравленным зреньем.

Начинает казаться, что тайна моя на виду,
Что на голову Лейлы вот-вот я накличу беду.

А потом… А потом ото племя ушло из межгорья.
Видел я караван, потянувшийся в сторону моря.

Торопились верблюды, ненастье почуяв нутром,
Помрачнела долина, и в тучах послышался гром.

В спину ветер задул. Но тугие порывы ослабли
В месте том, где залив изогнулся, как лезвие сабли.

За гряду перевала уехала Лейла моя.
Сердце откочевало за нею в иные края…

Всех подружек ее вспоминаю сегодня в печали.
Как разумна Джануб!.. Только с Лейлой сравнится едва ли.

Как Тумадир прелестна — как с нею светло и легко!..
Но до солнечной Лейлы красавице той далеко.

В древнем замке своем, где-то между Евфратом и Тигром,
Предаются они то унылым раздумьям, то играм.

И душа моя, разом покинувши тело, вослед
Устремляется смело за теми, которых здесь нет.

И жестокая страсть, о которой молчал я доныне,
Словно сокол, когтит изнемогшее сердце в пустыне.

Набежавшие слезы пытаюсь упорно сдержать,
Но слеза за слезою в глазах накипает опять.