Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Она припадает к кубку, совсем подобна, смотри,
Месяцу молодому, что тает в багрянце зари!

Трезвым не будь, поскольку пьянство всего примерней,
Утреннюю попойку соединяй с вечерней.

Трезвенник пусть горланит, словно кимвал бряцая,
Слух легковерных ранит, радость твою порицая!

Пусть сей ничтожный малый, плоше щербатой крынки,
Вздорным своим благочестьем торгует на вшивом рынке!

Выбрав себе дорогу, занятье или забаву,
Делай лишь то, что по сердцу, что по душе иль нраву!

В этом я твердо уверен, не испытываю сомненья,
Это мое правдивое и справедливое мненье!

Выдержанные вина щедро пускай вкруговую
И, осушивши чашу, бери немедля другую!

Не пей ничего (о благе взывают наши напевы),
Кроме вина и влаги уст возлюбленной девы!

Разве не слышишь, как утром гудят облака блестящие:
«Эй, протирайте очи! Эй, пробуждайтесь, спящие!»

В кубок по уши влюбленный и коленопреклоненный,
Горлышко кувшин распялил, раб из глины обожженной!

И струна послала нынче флейте нежное посланье,
И они слились в едином развеселом колыханье.

Благородные особы нынче пьют, вину доверясь:
Трезвым быть в денек подобный — непростительная ересь!

Развлеките меня, ведь в жизни все — развлеченье, живем пока!
Жизнь, после которой приходит смерть, — отчаянно коротка.

Берите услады у времени, нам отпущенного взаймы,
Удары судьбы не медлят: пройдем и исчезнем мы.

Так дайте у этого мира мне взять все отрады его!
Когда я его покину, мне будет не до того.

Мою молодость отняло время, я теперь седой человек,
Юность лик от меня отвратила, я простился с нею навек.

Образумился я на диво после вешней былой суеты:
Стали помыслы благочестивы, целомудренны сны и мечты.

Приказав позабыть о кубке, запретил мне дурить имам,
И вино от меня вернулось к виночерпиям — просто срам!

Поневоле я стал воздержан, ведь имам этот между мной
И усладами краткой жизни нерушимою встал стеной!

Я наконец опомнился, но после каких безумств настали хлад и грусть.
Так не ищи любви на том погосте, куда я больше в жизни не вернусь!

Я нынче охладелый седоглавец, и юноши зовут меня: «Отец!» —
Мне нынче места нет в очах красавиц и в теплоте строптивых их сердец.

Я развлекаюсь, сам себе переча, почти лишен душевного огня.
Подумать только! Никакая встреча совсем уже не радует меня!

Я всеми позабыт в домах соседних — в своем привычном дружеском кругу,
Но, впрочем, есть веселый собеседник, на шалости его я разожгу!

Да есть еще хозяйка винной лавки, она исправно верует в Христа {184} 184 … хозяйка винной лавки… верует в Христа… — Поскольку мусульманский закон формально запрещал употребление вина, а стало быть, и торговлю вином, владельцами винных лавок были обычно христиане или иудеи. ,
И постучался к ней, едва зарделась рассветная густая теплота.

Она услышала, кто к ней явился, узнала забулдыгу по шагам,
Того, которого не любят деньги, да и за что любить меня деньгам!

Потом она покинула лежанку, с кувшинов сбила хрупкую печать,—
Так сон дурной оставил христианку, ей веки перестал отягощать.

Ночь распустила крылья в блеске винном, вспорхнула, чтоб лететь в свои шатры,
Медь меж большой бутылью и кувшином был солнца луч припрятан до поры!

И вот хозяйка принесла мне в кубке такого золотистого вина,
Зрачки которого блестели, хрупки, ресницами не скрыты допьяна!

Вино хранилось бережно в подвале, и тень его гнала полдневный зной,
Когда чертоги дня торжествовали и душный день кипел голубизной.

Бутыль, увита в мягкость полотенец, стоит со сверстницами заодно,
А в ней, как созревающий младенец, крепчает вдохновенное вино.

Так будь подобен утреннему свету, и мрак гони, и пальцы растопырь,
Еще не пробужденный, не воспетый, дух винограда, мальчик-богатырь!

И подал мне мое вино с улыбкой, как чудо-ветвь сгибая тонкий стан,
Неумолимый виночерпий, гибкий и облаченный в шелковый кафтан.

И мускус цвел на лбу его широком, и виночерпий был, как солнце, юн,
А на виске его свернулся локон, как полукруг волшебной буквы «нун»!

Весна вселяет в нас безумий череду,
Но это лучшее из всех времен в году.

Отраду и любовь весна тебе дает,
Как бы в залог своих улыбчивых щедрот!

В проснувшемся лесу щебечет птичий хор,
На зелени лугов — веселых песен спор,

Лужаек островки расхохотались вдруг:
То благодатный дождь все оросил вокруг!

Загорится зорька пламенем-пожаром,
Выеду я утром на коне поджаром;

Выеду я утром по привольной сини,
На коне буланом с вызвездью на лбине.

Лихо мы скакали (спали звери в норах).
Нам земля раскрылась в лентах и узорах

И в цветах — незрячих и еще несмелых:
Вся в бутонах алых, желтых или белых!

Лепестки бутонов, нежные дремотно,
На уста похожи, сомкнутые плотно.

А иной — в соцветьях — распустился, зыбкий,
И глядит с опаской иль с полуулыбкой,

А пруды — прозрачны, луговины — немы,
И, дождем омыты, — блещут, как дирхемы!

И слезой, что чутко спит в глазу влюбленном,
Кажется нам солнце в воздухе зеленом.

А потом большими, жадными глотками
Мы вино хлебали, жаркое, как пламя.

Лишь взглянув на это дьявольское зелье,
Захмелеть возможно, начудить с похмелья!

Завертела дева смуглою ладошкой —
Взмыл в полет за дичью лунный сокол дошлый!

Заблистали перья, как кольчуги звенья,
А в очах вдруг вспыхнул светоч нетерпенья!