Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Как будто наитие ведомо ей: не нужно ни зова, ни крика —
Мгновенно, без слов понимает она, что хочет ее владыка.

Мы справа оставили Майафаркин {209} 209 Маййафаркин (Мартирополис) — город в Северной Месопотамии. , услышав твое приказанье,
Но можно подумать: щадим его из жалости и состраданья.

А если б решили на город налечь громадой своей тяжеленной,
Узналось бы сразу, с какой стороны слабей городские стены.

Что ни наездник — поджарый храбрец верхом на поджарой кобыле,
Такой поджарой, как будто ее лишь кровью да мясом кормили.

Приказано всем перед боем надеть одежду из крепкой стали:
Не только воины — каждый конь в кольчуге и покрывале.

И это — не потому, что жизнь отдать они копьям скупятся,
А лишь потому, что от всякого зла разумней злом защищаться.

Напрасно считают, что одного с тобою происхожденья
Клинки индийских белых мечей, — нет большего заблужденья!

Когда произносим мы имя твое — надежное из надежных —
Чудится нам, что от гордых чувств клинки улыбаются в ножнах.

Мечом ты зовешься, — а кто из владык готов называться предметом,
Чье место — ниже его главы? Ты горд, но и мудр при этом.

Всю жизнь — любое мгновенье ее — ты против врагов обращаешь,
По воле своей наделяешь ты, по воле своей — лишаешь.

И если страшимся мы смерть принять, то лишь от твоей погони,
И если гордимся мы дар принять, то лишь из твоей ладони.

Благоуханье этих дней теперь надолго сохранится,
Пожар, пожравший стан врагов, для нас в куренья превратится.

Пусть будут девственницы спать отныне мирно и спокойно,
И пусть паломников в пути не ждут ни грабежи, ни войны.

И где бы ни были враги, пусть помнят о твоем величье,—
В твоих когтях, о грозный лев, им стать беспомощною дичью.

Я видел в час, когда войска построились перед сраженьем:
Ты был и без меча в руке спокойной силы воплощеньем.

Лик моря издали узнать нетрудно даже в час покоя,—
Так как же не узнать его, когда бушует вал прибоя!

В краю, который так велик, что и на лучшем иноходце
Его не пробуй пересечь — промежность о седло порвется,

Ты хочешь румского царя лишить и жизни и державы,
А будут защищать его одни мужицкие оравы.

Ужель смертельною борьбой нас испугают христиане?
Мы — звезды небывалых битв, они — лишь тусклое мерцанье.

Средь нас — непобедимый Меч! Не зря он носит это имя:
В походе он упорней всех, а в битве — всех неукротимей.

Мы просим небеса сберечь его от сглаза и раненья,
Слились в один немолчный гул людей бесчисленных моленья.

Услышав грозный приговор, что вынесли мечи и пики,
Решится ль выйти румский царь навстречу нашему владыке?

Решится, — близ Саманду {211} 211 Саманду — византийская крепость в Малой Азии. мы сразимся с войском нечестивым,
А не решится, — встречу с ним устроим мы перед Проливом {212} 212 Пролив. — Имеется в виду Босфорский пролив. .

Увы, потеплело сердце твое ко многим сердцам холодным,
К тем, чей недуг — в здоровье моем, к завистливым, неблагородным.

Зачем же любовь и тоску скрывать, что тело мое иссушают,
Если к владыке свою любовь народы провозглашают?

Мы этой любовью объединены и ждем, как благодеянья,
Что каждый в меру своей любви получит и воздаянье.

К тебе я прибыл, когда мечи индийские были в ножнах,
Взирал на тебя, когда их клинки купались в крови безбожных.

Я видел: ты — лучшее на земле из божьих творений славных,
А лучшее в лучшем — твой мудрый дух, себе не имеющий равных.

Ты в бой устремился, и бегство врагов победу твою означало,
Но все-таки тем, что враги ушли, ты был огорчен сначала.

Удары твои заменил им страх пред силой твоей геройской,
И то, что над ними страх совершил, не совершит и войско.

Но ты почитаешь долгом своим то, что другим не под силу:
Не скрыться врагам ни в степи, ни в горах, — ты им уготовил могилу.

Ужель всякий раз, налетев на врагов, в постыдный бег обратив их,
Твой дух устремляет в погоню тебя за полчищем нечестивых?

Тебе — наносить пораженье врагам в каждой смертельной схватке,
А им — принимать жестокий позор, бежать от тебя в беспорядке.

Но ведь для тебя в походе любом победа сладка тогда лишь,
Когда остриями своих клинков ты кудри врагов ужалишь.

О справедливейший, — кроме меня, ко всем на земле справедливый! —
Наш спор — о тебе: ты ответчик в нем, но и судья правдивый.

На нас прозорливый взгляд устремить прошу своего эмира,
Чтоб ложь от истины отличить, зловредный отек — от жира.

Зачем человеку даны глаза? Не сам ли себя он обманет,
Если и к свету и к темноте он безучастным станет?

Я — тот, чьи творенья стали видны даже лишенным зренья,
Тот, чьи слова пробудили слух даже в глухих от рожденья.

Легко чудеса этих слов я творю, о них ничуть не заботясь,
А люди хватают их, спорят, бегут, за каждой строкой охотясь.

Невежда в неведенье будет сперва, усмешке моей поверя,
Пока не почувствует лапы и пасть неумолимого зверя.

Увидев львиных клыков оскал, не думай, что видишь улыбку,
Иначе поплатишься головой за гибельную ошибку.

Решившие жизнь у меня отнять скорее погибнут сами,—
На верном коне в безопасности я, словно в священном храме.

Любых врагов на таком коне смогу всегда побороть я,
Он сделает все, что прикажут ему мои стремена и поводья.

Передние ноги его в прыжке на ногу одну похожи,
И задние ноги его на лету в одну сливаются тоже.

Не раз я скакал с боевым мечом между двумя войсками —
Там, где сшибаются волны смертей, где ярость звенит клинками.

Не раз я скитался с диким зверьем в степях, где не встретишь селенья,
А взгорья и скалы, дивясь на меня, молчали от изумленья.