Муслихиддин Саади - Гулистан

Некий странник, босой и простоволосый, вышел из города Куфы вместе с нашим караваном, направлявшимся в Хиджаз, и шел, не отставая от нас. У него не было никаких средств. Но он шагал лёгкой поступью и пел:

Один из ехавших на верблюде сказал ему:

— О дервиш, почему ты идешь пешком? Лучше вернись, не то умрешь от изнеможения!

Но дервиш не послушался и, направив свои стопы в пустыню, удалился...

Когда мы достигли стоянки Махмуда, для богача, оседлавшего верблюда и ехавшего среди нас, настал смертный час. Дервиш подошел к его изголовью и воскликнул:

— Вот я и не умер от изнеможения, а ты умер даже на верблюде!

Некоего отшельника пригласил к себе царь. Отшельник, поразмыслив, решил:

— Дай-ка я снадобье приму, перед тем как идти к нему. Я похудею, и, быть может, его уважение ко мне повысится.

Говорят, что снадобье оказалось вредным и, приняв его, отшельник умер.

Ограбили как-то караван в греческих землях. Бессовестные люди, совершив разбой, унесли несметные богатства с собой. Купцы плакали и взывали к Господу и Его пророку, чтобы они помогли им, но все было бесполезно.

В том караване находился мудрец Лукман. Один из караванщиков обратился к нему:

— Ты нас очень обяжешь, если им какое-нибудь назидание скажешь или какое-нибудь увещание к ним обратишь, чтобы они оставили нам хоть часть нашего имущества, ведь жалко, что погибает столько добра!

— Нет смысла говорить им мудрые слова! — ответил он.

Сколько ни приказывал мне достославный шейх мой Абульфарадж ибн Джузи, да помилует его Аллах, музыку оставить и свои стопы по пути уединения и отшельничества направить, молодость моя превозмогала, плотские желания брали верх, и иногда я невольно шел наперекор советам наставника благим и наслаждался музыкой и обществом друзей дорогим. Вспоминая уроки моего учителя, я восклицал:

И вот однажды ночью я попал в общество веселых друзей и там увидал одного певца.

Товарищи мои то затыкали пальцами уши, чтобы не слышать его голоса, то прикладывали палец к губам, прося его умолкнуть.

Но я все же остался там из уважения к товарищам и в муках провел всю ночь до утра.

Поутру, в знак благодарности, я снял с головы тюрбан, вынул из-за пояса динар и, преподнеся его музыканту в дар, обнял его и долго благодарил. Друзья, заметив мою признательность, сочли, что она неестественна, и приписали мое поведение приступу умопомрачения. А один из них, предавшись бранчливости, даже начал порицать меня:

— Поступок, совершенный тобой, несовместим с нравами благоразумных людей. Безбожно отдавать одеяние шейхов такому певцу, который во всю жизнь не держал дирхема в руках и на чей бубен никто не положил даже куразы.

Я молвил ему:

— Лучше закрой свой скверный рот, ибо этот человек мне чудесную силу свою почувствовать дает!

Мой друг спросил:

— Тогда объясни мне его достоинства, чтобы я тоже выразил ему признательность и попросил прощения за свои насмешки над ним!

— Дело в том, — ответил я, — что мой достославный наставник неоднократно приказывал мне оставить музыку и красноречиво увещевал меня, но я не внимал ему. И вот счастливая судьба и удачный случай привели меня сегодня в это место, чтобы я благодаря этому певцу раскаялся и весь остаток жизни не слушал музыки и не подходил к обществу веселых друзей.

Спросили у Лукмана:

— У кого ты научился правилам приличия?

Молвил он:

— У невоспитанных, ибо я воздерживался обычно делать то, что в их поступках было, по-моему, неприлично.