Мухаммад Ас-Самарканди - Синдбад-Наме

И он продолжал:

— Я полагаю, что для меня было бы самым разумным скрыться на всю эту неделю. А когда пройдут эти несчастные дни, я объявлюсь по воле звезд и благословенного гороскопа. И тогда я докажу свою правоту и добьюсь оправдания. Когда завтра тебя поведут к его величеству на прием, наложи на уста печать молчания, не отпускай поводья каракового коня речи и расслабь стремя молчания. На расспросы не отвечай ни единым словом!

В ту же ночь Синдбад скрылся.

На другой день, когда на просторах неба, словно хвост *волка-сирхана и букеты базилики, появились следы лучей царя звезд, шахзаде отправился во дворец. Но сколько ни приставали к нему с расспросами везиры и надимы, в ответ они не услышали ни слова.

— Может, он стыдится этого собрания, — решили падишах и приближенные, — и потому не начинает речь при нас. Его надо отвести во внутренние покои, — быть может, он заговорит с обитательницами гарема.

А в гареме у шаха была невольница с земными помыслами. Она уже давно была влюблена в юношу, но, не сумев одолеть его непорочность, пребывала удрученной в долине разлуки. И теперь она обрадовалась свиданию с ним. В долгие зимние ночи одиночества, положив книгу любовной тоски на полку разлуки, лелея образ его красоты в сновидениях, она молилась о свидании с ним и произносила:

Любовь, ухватившая ее за полу, схватила и за ворот благоразумия и говорила повелителю страсти: «Если вообще суждено свидание и соединение, то как раз теперь настала пора вытащить из ступни эту колючку и приготовить зелье против этого недуга». С этими мыслями она отправилась к шаху и сказала:

— Если возвышенный разум шаха — источника красоты и начала совершенства — сочтет нужным, то отправит он шахзаде в мою комнату, ибо, когда эта единственная в своем роде жемчужина осиротела после смерти матери, его няней стала я. Я взлелеяла его с материнской любовью, и, быть может, он заговорит со мной и откроет мне тайну своего сердца и свои сокровенные помыслы.

И шах приказал отвести его в покои той невольницы, надеясь, что она подберет ключ к этому замку. Невольница взяла шахзаде за руку, отправилась с ним в уединенный покой и повела беседу. Она заговорила о радостях жизни, о единении и продолжила речь:

— Прошло уже много времени, как твои мускусные арканы связали мое сердце путами гнета и оковами насилия, на приманку твоей красоты попалось мое сердце. И вот сегодня, когда наконец смилостивилась жестокая судьба и счастье открыло эту красу, подай мне руку дружбы. Я вручу тебе эту державу и страну, венец и царскую власть, а слуг и придворных впрягу в ярмо повиновения тебе, если ты дашь мне клятвы и заверения, обещание и слово, что не ранишь и не оцарапаешь лицо дружбы когтями вероломства.

— А как ты приступишь к такому серьезному плану и как осуществишь его? — спросил шахзаде. — Как начать такое рискованное дело? Удастся ли тебе решить столь трудную задачу? Как разрешаться все эти трудности? Как втиснуть в пределы возможностей это невозможное?

— Я незаметно отравлю шаха, — ответила невольница, — и возложу на твою голову царский венец.

— Недостойно великих духом и благородных мужей, — ответил шахзаде, — зариться на гарем отца и жаждать женщин, у которых есть брачное ложе. Ни один разумный человек не станет навлекать на себя кару и упреки людей ради удовлетворения страсти и вожделения, не преступит границ дозволенного, не наступит ногой вероломства на главу воздержанности и веры, не уронит достоинства, хранимые обычаями, благородством, религией и благочестием, не станет пренебрегать истиной ради преходящего и мнимого. Если я вымолвлю хоть одно слово в течение этих семи дней, то погибну. Поэтому конь речей моих не может скакать на ристалище. Когда же пройдут эти зловещие и злосчастные дни, то тебя постигнет кара за вероломство, возмездие за предательство, наказание за то, что ты запятнала красоту добродетели шипом измены:

Невольница подумала: «У меня вырвались необдуманные слова, я взялась за дело, не взвесив всего предварительно. Не зная о его тайных помыслах, не ведая о сокровенных мыслях, я наговорила столько глупостей и всякого вздора, противных разуму и противоречащих рассудку! Я выложила все свои намерения, которые могут погубить меня, лишить меня счастья. Ведь правду говорят:

«Свою честь, которую я берегла под покрывалом целомудрия и в одеяниях добродетели, я выставила на позорище, сделав ее мишенью для стрел возмездия дротиков мучения, загрязнила и осквернила ее мерзостью и скверной измены ради вожделения. И если все это дойдет до высокого слуха шаха, то уважение ко мне обернется презрением, почет — позором, а доверие, которым пользовались моя преданность, совершенство в любви, набожность и религиозность, исчезнет, — и все по вине страсти и вожделения, тем более что я замыслила нечто против шаха. А ведь мудрецы сказали: «Три силы не знают пощады: море, огонь и царь». Действительно, беспощадны три: море, которое приходит в волнение, разбушевавшееся пламя и падишах, которым овладел гнев. От пламени и моря можно укрыться, уйти, а от гнева падишаха невозможно уберечься. *Муавия как-то сказал: «Мы — судьба: тот, кого возвысим, возвысится; тот, кого унизим, будет униженным». Действительно, падишахи — это след судьбы и тень величия творца. Те, кого они возвышают, возвышается; тот, кого они унижают, терпит унижение.