Array Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

О душа, человеческая душа, к гибели ты близка,
Но все еще питает тебя упований нетленных рука.

Человек лелеет надежды свои, и душа расстилает их впрок,
Только вскорости успевает свернуть их злосчастный, безжалостный рок!

Ловчего рука копья не мечет:
У него на рукавице — кречет.

Знает пусть беглец, что эта птица
К ловчему с добычей возвратится!

Выучен для кровожадной битвы,
Он спешит, летя на зов ловитвы.

Нет пороков у него нисколько,
Кроме жажды убивать — и только!

Солнышко прогнало поутру под воспламененным небосводом
Ночи тьму, подобную шатру с приоткрытым озаренным входом.

И звезда пылала на заре, украшая лик ее блестящий,
Как светильник в жарком серебре, пламенем томленья исходящий.

В этот самый миг над головой, словно бы померкнув от досады,
Знаменем, одетым синевой, корчились печальные Плеяды.

Мы травили дичь в часы погонь; сбруею поскрипывал потливой
Крепконогий и мохнатый конь, мой игрун, красавец густогривый!

Рысью он пускается подчас иль кичится, на дыбы взвиваясь,
Красоте, утехе наших глаз, в этот чудный миг уподобляясь.

Так бывают девы хороши, так бывают девы разодеты,
Те, на чьих запястьях не гроши, а неповторимые браслеты!

Крепок круп у моего копя, грива же в траву струится длинно,
Ребра у него в пылу огня стали как ободья паланкина!

Крепко связан у него костяк, и пускай дорога вся изрыта,
А над ней в неведомых краях реют бирюзовые копыта!

В длительном пути являет прыть этот благородный иноходец:
Если надо, может сам отрыть, сам пробить копытами колодец!

Но в укор ему любая быль; нравный, не смирив своей гордыни,
Тучами он поднимает пыль, что клубится, как песок пустыни.

Выезжаю с соколом сам-друг, нас теперь влечет ловитвы тропка,
Крылья так изогнуты, как лук, что привык держать чесальщик хлопка!

Сокол, сокол! Он, как некий царь, тонкою короною увенчан,
Глаз его — сверкающий янтарь — ярок и на диво переменчив.

Ах, как сокол дерзок и отважен, ах, как веки глаз его легки!
День и ночь на неусыпной страже неподвижные его зрачки.

Тонок хищный клюв его, как бровь, бровь дугой красотки знаменитой,
Крылья его щедро изнутри пятнышками белыми покрыты.

Как похож сей окрыленный стан, стан, охвостьем завершенный длинно,
На расшитый золотом кафтан счастьем взысканного властелина!

Сокол на перчатке у меня, быстрый, он на привязи пирует,
Возвращается быстрей огня и нередко пищу нам дарует!

Доколе, живя в нищете, бесславную долю
Ты будешь покорно сносить, — доколе, доколе?

Ведь если ты честь обрести не сможешь в сраженье —
То, чести не обретя, умрешь в униженье.

Так, веруя в бога, лети с оружьем в руках:
Для гордого гибель в бою — как мед на устах!

О, сколько вас, подобно мне, израненных, убитых
Девичьей шеи белизной, румянцем на ланитах

И блеском этих глаз, больших, как у степных коров,—
Вконец измучен, из-за них погибнуть я готов.

Чудесна юность, славно Ячить, пока ты молод, витязь,—
О дни в Дар-Асла {186} 186 Дар-Асла — местечко около Куфы, родного города аль-Мутанабби. , дни любви, вернитесь, возвратитесь!

Пусть жизнь твою продлит Аллах, — пока ты бодр и юн,
Немало в бусах и платках встречаешь гордых лун.

Вонзая острия ресниц, на стаи стрел похожи,
Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи.

Тягучими глотками пьют они из губ твоих,
И слаще фиников уста красавиц молодых.

Они стройны, нежней вина, но в них и сила скрыта:
Их своенравные сердца — из крепкого гранита.

А волны их волос черней вороньего крыла,
И ни морщинки на лице судьба не провела.

О, запах девичьих волос, — как бы в одном настое
В нем с маслом розовым слились и амбра и алоэ.

Улыбку дарит нам она прохладным тонким ртом,
И мускус локоны струят, играя с ветерком.

Давно, красавица, с тоской сдружила ты Ахмада {187} 187 Ахмад — имя поэта. ,
С бессонницей — его глаза, а тело — с мукой ада.

Тебе — все естество мое, тебе — и сон и явь,
Твори, что хочешь: боль мою убавь или прибавь.

Не может не страдать герой, добычей став твоею:
Я — пленник локонов твоих и этой гибкой шеи.

Пить не грешно хмельную кровь из виноградных
Так напои того, кто в дар любовь тебе принес.

Явился я в расцвете сил — и все, чем я владею,
Всего себя отдам тебе, от страсти пламенея.

К сединам ранним приглядись, к слезам и к худобе:
Они — свидетели любви, моей любви к тебе.

Коль ты порадуешь меня хоть кратким единеньем,
Три дня отказа я снесу с безропотным терпеньем.

В цветущем Нахле {188} 188 Нахла — местечко в Ливане. жизнь моя сурова и мрачна,
Как в Иудее — жизнь Христа в былые времена.

Моя подушка — круп коня, зато крепка, упруга
Рубахой служащая мне отменная кольчуга.

Она красива и прочна, блестит, глаза слепит,
Как будто кольца сплел ее когда-то сам Давид {189} 189 Давид. — Библейский Давид считался у мусульман мастером в изготовлении защитного оружия (щит, кольчуга). .

Добьюсь ли превосходства я, склонившись перед властью
Судьбы, что за несчастьем шлет лишь новые несчастья?

Ищу я пищу и приют — от поисков устал,
Вздыхает грудь, суров мой путь, и краток мой привал.

Скитаюсь я из края в край, нужда меня изводит,
Склоняется моя звезда, но помыслы — восходят.

Быть может, уповаю я на то, чего достиг,—
Достиг по милости того, кто Славен и Велик {190} 190 Славен и Велик — коранические эпитеты Аллаха. .