ПОВЕСТЬ О ДУПЛЕ УЦУХО-МОНОГАТАРИ часть 1

— Я хочу открыться тебе, но мне так стыдно, что не знаю, как начать. Как бы ты ни была поражена тем, что я скажу, не, проговорись об этом ни одной живой душе. Ты услышишь постыдное признание. Я страдаю уже несколько месяцев, но никому не решаюсь открыть своё сердце. Я ношу всё в моём сердце, грудь моя переполнена, и вот, не зная, что делать, я решил признаться тебе одной.

— Что же это такое? — забеспокоилась Тигомия. — Почему же до сих пор ты ничего не говорил? Расскажи мне всё без утайки.

— Видя, как трудно мне выговорить то, что я хочу сказать,

ты можешь догадаться, как я страдаю. Совершенно неподобающие желания гнездятся в моём сердце, и я думаю: не лучше ли было бы мне покинуть этот мир? Не об этом ли сказано: «Никому не открою свои думы»? [308] Прим.6 гл. IV: Цитата из «Повести об Исэ»: Так и оставлю, никому не сказав, свои думы! Ведь нет никого, кто был бы со мною (Пер. Н. И. Конрада. См.: Исэ моногатари. С. 128). У тебя со всеми сёстрами прекрасные отношения, но особенно ты близка с Атэмия. Если ты расскажешь ей: так, мол, и так, — разве кто-нибудь узнает об этом? Уже давно люблю я её, но стараюсь убедить себя в том, что это сумасшествие, что это постыдное чувство, и так продолжается до сих пор. Мне не хочется жить на свете. Посмотри на меня, разве я тот Накадзуми, каким был когда-то? Я не говорю, что измучен, что скоро умру, потому что боюсь навлечь этим несчастье. Больше всего меня заботит то, как будут печалиться родители, поэтому я и гоню от себя мысли, что скоро расстанусь с миром. Я всё равно пропаду, признаюсь ли я Атэмия в своих чувствах или откажусь от этой мысли. Если я ей и откроюсь, ни к чему это не приведёт… Но иногда мне кажется, что если она узнает о моей любви, душа моя и после смерти ещё некоторое время будет пребывать здесь. Поэтому-то я и завёл с тобой этот разговор, хоть мне и стыдно признаться в любви, близкой к безумию. Милая моя сестра, расскажи об этом Атэмия. Просил бы я тебя, если бы это была обычная любовь?

Он говорил с такой скорбью и так проникновенно, что Тигомия, в полной растерянности от того, что она услышала, вместе тем чувствовала к брату жалость.

— Ты совершенно прав — то, о чём ты мечтаешь, не может исполниться, — сказала она наконец. — Ты не должен давать Волю своим чувствам. Но если бы ты и признался сестре в том, что поглощает все твои мысли, разве кто-нибудь мог бы догадаться об этом? Когда представится возможность, я обо всём расскажу Атэмия.

— Как ты меня обрадовала! — воскликнул Накадзуми. — Как ты добра, сестрица!

Тигомия отправилась к Атэмия. Там, как часто бывало, исполнялась музыка. Согласно звучали цитра, японская цитра и лютня. Затем пошли разговоры, и Тигомия сказала Атэмия:

— Ах, какую печальную историю узнала я как-то вечером от Накадзуми!

— Я тоже хочу знать. Не расскажешь ли ты и мне? — попросила ничего не подозревавшая Атэмия.

— Конечно, расскажу. Сказать откровенно, Накадзуми заявил, что ты жестокосердна. Когда я начала расспрашивать, о чём идёт речь, он мне вдруг произнёс неподобающие брату слова: «Я давно уже хочу открыть Атэмия свои чувства. Попроси её, чтобы она не отнеслась ко мне с холодностью». Я рассердилась, но он был так жалок и сказал, что скоро умрёт. Если он заведёт с тобой разговор, ответь ему хоть что-нибудь, чтобы утешить его. Посылаешь же ты ничего не значащие ответы даже посторонним людям. Да и кто узнает, о чём ты говорила со своим братом? Сделай это для того, чтобы другие и не заметили, как он страдает.

Атэмия покраснела и рассмеялась:

— Что же я ему отвечу, если он мне ничего не сказал?

— Но ведь говорят: «Ничего не сказал я, но горное эхо ответило» [309] Прим.7 гл. IV: Тигомия прибегает к образу стихотворения неизвестного автора из «Собрания старых и новых японских песен» (№ 539): «Нет таких гор, чтоб не ответило эхо на мой тоскующий зов». Однако она употребляет его в смысле, отличном от смысла оригинала. . Никак нельзя допустить, чтобы он и дальше так страдал от любви. Он постоянно погружён в мрачные думы, бродит вечно раздражённый, лицом страшно изменился, весь будто потускнел. Как его жалко! Как представишь себе его чувства, становится не по себе. Да и то, разве слыханное это дело, чтобы так любить свою сестру?

Но Атэмия сделала вид, что не слышала слов Тигомия.

Шли дни, и наступил девятый месяц, называемый «долгим». Задул прохладный ветер, в саду в ухоженных деревьях и травах раздавалось стрекотание цикад, листва на деревьях пожелтела и покраснела, в зарослях травы распустились цветы, хвоя пятиигольчатых сосен посвежела, и красные листья клёнов как будто были выкрашены краской мураго [310] Прим.8 гл. IV: Мураго — специальная краска для неравномерной окраски тканей. — то густо, то бледно. Когда светила яркая луна, лик её отражался в пруду. В одну из таких прекрасных ночей Тигомия, Имамия и Атэмия, подняв занавеси, расположились на веранде и стали играть на цитрах. Услышав их, мужчины не могли усидел в комнатах.

— Как удивительно красиво звучат инструменты в этот вечер! — С такими словами к сёстрам подошли Мимбукё и правый министр Тадамаса [311] Прим.9 гл. IV: Мужья пятой и шестой сестёр. .

Они начали вторить музыкантшам, первый на органчике, второй — то на флейте, то на хитирики [312] Прим.10 гл. IV: Хитирики — род гобоя, который через Китай проник в Японию из стран Ближнего Востока. Происходит от греческого авлоса. Резкий звук хипшрики вызывал часто отрицательную реакцию у слушателей, но к концу эпохи Хэйан инструмент стал очень популярным. . Было сыграно множество пьес. Услышав столь несравненную музыку, кто бы мог спокойно оставаться в своих покоях? Всю ночь до рассвета провели красавицы на веранде.

Принц Тадаясу, сын их старшей сестры, считался одним из самых умных молодых людей. Он начал было писать Атэмия любовные письма, но потом перестал, поскольку не хотел, чтобы о нём думали как о повесе; тем не менее, и не показывая виду, принц не переставал мечтать о ней. В ту ночь он подошёл к веранде, где друг подле друга сидели сёстры при поднятых занавесях, и в рассветных лучах мог любоваться ими. Они были невыразимо прекрасны, но Атэмия была краше обеих своих сестёр. При виде её у Тадаясу безудержно забилось сердце. Он не мог произнести ни одного слова и тяжело вздыхал. Опершись на перила, юноша весь погрузился в созерцание. Он не говорил никому о переполнявших его чувствах. Ему казалось, что он стоит на горящих углях, страсть охватывала его всё сильнее и сильнее. Принц увидел в саду необычайно красивую высокую хризантему, которая начала увядать. Цветок был весь в росе и в утреннем свете казался особенно чарующим. Сорвав его, принц Тадаясу написал письмо и прикрепил к цветку: