Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Инчунь рассказала, как Циньтун принес кувшин в покои ее госпожи, Пинъэр, и попросил спрятать, а где он его взял, она не знает.

— А где сейчас Циньтун, рабское отродье? — спросила Юэнян.

— Сегодня его черед ночевать на Львиной, — объяснил Дайань. — Он уже ушел.

Цзиньлянь усмехнулась.

— Ты что смеешься? — спросил Симэнь.

— Циньтун из слуг сестрицы Ли, — заговорила Цзиньлянь. — Вот он к ней кувшин и унес. Наверняка хотели припрятать. На твоем месте я б за негодяем слугу отправила, всыпала бы рабскому отродью как следует и выпытала, в чем дело. А сваливать вину на служанок, значит бить мимо цели.

Симэнь рассвирепел и, вытаращив глаза, обернулся к Цзиньлянь.

— Ты так говоришь, будто сестрице Ли этот кувшин приглянулся. А если так, то незачем и приставать, зачем переполох затевать?

Цзиньлянь густо зарделась.

— Всем известно, что у сестры Ли денег хватает, — сказала она и, разгневанная, отошла в сторону.

Чэнь Цзинцзи позвал Симэня посмотреть подарки, которые доставили посыльные от бывшего гаремного смотрителя Лю, ныне смотрителя казенных гончарен. [461]

Цзиньлянь стояла в сторонке с Мэн Юйлоу и продолжала ворчать:

— Вот насильники-грабители собрались! Чтоб им провалиться! Того и гляди, на тот свет отправят. А этот, как заимел чадо, будто престолонаследника на свет произвел. Взглянет, словно божество какое взором своим удостаивает. И доброго-то слова от него не услышишь. Выпучит глазищи свои поганые — кажется, так бы всех и сожрал. А у сестрицы деньги водятся. Кто не знает! Вот погляди, даст волю слугам и служанкам, до того обнаглеют, шашни заведут, начнут дом грабить, а ты, выходит, молчи, да?!

Симэнь, наконец, поднялся и направился в дальние покои.

— Чего ж ты стоишь? — спросила Юйлоу. — Он ведь к тебе пошел.

— Скажешь тоже! — отозвалась Цзиньлянь. — Ему там по душе, где его сокровище. Он и сам говорил. А у нас, бездетных, — одна тоска да скука.

Вошла Чуньмэй.

— Я же говорила, он к тебе пошел, а ты не верила, — сказала Юйлоу. — Видишь, Чуньмэй за тобой пришла.

Она позвала Чуньмэй, и они стали ее расспрашивать.

— Я к Юйсяо за платком иду, — объяснила Чуньмэй. — Она у меня платок брала.

— А батюшка куда направился? — поинтересовалась Юйлоу.

— К матушке Шестой, — сказала горничная.

Цзиньлянь так и вздрогнула, будто ей к сердцу огонь подсунули.

— Ах, негодяй проклятый! — заругалась она. — Пусть отныне и на веки вечные к порогу моему не подходит! Ногу свихнет, все равно не впущу да еще пинка дам арестанту, чтоб все кости себе переломал!

— Ну, что ты, сестрица, так страшно его ругаешь? — недоумевала Юйлоу.

— Не знаешь ты еще этого ничтожного насильника, — говорила Цзиньлянь. — Он труслив и жалок, как мышь, ничтожество, три вершка. Все мы его жены. Чего особенного, если у одной в мочевом пузыре семя вызрело?! Так ли уж надо ее возвышать, а других унижать, в грязь втаптывать?

Да,

Не будем больше говорить, как бесилась Цзиньлянь.

Расскажем пока о Симэне. В передней зале он увидел посыльного от Великого придворного смотрителя Сюэ, [462]который поднес жбан рисовой водки, тушу барана, два куска золотой парчи, блюдо персиков долголетия, блюдо лапши — символа долгоденствия — и другие яства. Подарки были посланы, чтобы поздравить Симэня с днем рождения и вступлением на пост. Симэнь щедро одарил посыльного и направился в дальние покои.

Певички Ли Гуйцзе и У Иньэр собирались домой.

— Поживите у нас еще денек-другой, — оставлял их Симэнь. — Двадцать восьмого я приглашаю почтенного господина Чжоу, командующего войсками; господина Ся, судебного надзирателя; военного коменданта господина Цзина, управлявшего императорским имением его превосходительство Сюэ и смотрителя гончарен его превосходительство Лю. Будут и актеры. Мне хотелось бы, чтобы вы угощали гостей вином.

— Если вы оставляете нас, то мы должны послать кого-то домой сказать матушке, — пояснила Гуйцзе. — А то она будет волноваться.

Носильщики паланкинов были отпущены, но не о том пойдет речь.

На другой день Симэнь распорядился украсить большую залу парчовыми ширмами и шелковыми занавесами, расставить столы и приготовиться к приему, а сам следил за отправкой приглашений знатным гостям. На днях Симэнь побывал у смотрителя гончарен его превосходительства Лю, где познакомился с его превосходительством Сюэ, и тот прислал ему свои подарки. Симэнь в ответ направил обоим приглашения. Занимать гостей должны были Ин Боцзюэ и Се Сида. Оба дружка, по-праздничному одетые, явились рано, и Симэнь проводил их на крытую галерею, где им подали чай.

— Скажи, брат, кто будет нынче на пиру? — спросил Ин Боцзюэ.

— Будут их превосходительства Лю и Сюэ, главнокомандующий почтенный Чжоу, военный комендант Цзин Наньцзян, мой коллега судебный надзиратель Ся, командующий ополчением полководец Чжан, тысяцкий Фань, шурины У Старший и У Второй. Сосед Цяо сообщил, что не придет. Так что всего несколько человек с вами вместе.

Прибыли шурины У Старший и У Второй. Поклонившись присутствующим, они сели за стол, на котором вскоре появилось вино и закуски.

После угощения Ин Боцзюэ обратился к Симэню:

— Не сможем ли мы, брат, полюбоваться твоим сыном, которому исполнился ровно месяц?

— Его и гостьи очень хотели поглядеть, — отвечал Симэнь, — но жена просила не выносить — простудить боялась, а кормилица уверяла, что ничего с ним не случится. Тогда кормилица завернула его в одеяльце, принесла в комнату жены и всем показывала.

— Тогда и моя жена удостоилась любезного приглашения, — сказал Ин Боцзюэ, — хотела прийти, да, как на грех, у нее открылся давний недуг. С постели никак не могла подняться. Так она огорчалась! Прошу тебя, батюшка, пока гости не пришли, поговори с хозяюшкой, попроси вынести младенца. Уж сделай нам такое одолжение!

Симэнь велел передать в дальние покои, чтобы как следует завернули ребенка да не испугали.

— Скажи матушке, — наказывал он, — дядя У Старший и дядя У Второй, мол, пришли, а дядя Ин и дядя Се пожелали видеть младенца.

Юэнян велела кормилице Жуи как следует завернуть Гуаньгэ в красное шелковое одеяльце и донести до крытой галереи. Потом Дайань взял у нее ребенка. Гости внимательно разглядывали Гуаньгэ, одетого в ярко-красную атласную с начесом распашонку. У него было белое личико, алые губы и выглядел он вполне здоровым. Восхищенные гости на все лады расхваливали младенца. Боцзюэ и Сида достали из рукавов по узорчатому атласному нагрудничку с миниатюрной серебряной подвеской. Ин Боцзюэ протянул еще моток разноцветных ниток с нанизанными на нем деньгами долголетия [463]— жалким десятком медяков — и велел Дайаню получше укрыть ребенка, чтобы не напугать невзначай.