Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Потом он вошел в храм и предстал перед гробом отца. После сжигания денег и принесения жертв он отдал серебро настоятелю и попросил его пригласить двадцатого числа восьмерых монахов для свершения панихиды по случаю исполнения седьмой седмицы. Настоятель взял серебро и устроил трапезу. Цзинцзи вернулся домой и сказал матери.

Двадцатого все прибыли в монастырь на панихиду, потом выбрали благоприятный день для выноса. После погребения в семейном склепе семья вернулась домой. Однако не будем говорить, как потом жили мать и сын.

Расскажем про У Юэнян. Однажды — дело было в первых числах второй луны — погода стояла теплая, и Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ, Симэнь Старшая и Сяоюй вышли к воротам поглядеть на мчавшиеся мимо экипажи, всадников и шумные вереницы народа. Тут их внимание привлекла толпа мужчин и женщин, следовавшая за буддийским монахом — огромного роста толстяком. На макушке у него красовалась бронзовая корона с изображениями трех почитаемых будд. [1641]В оранжевой рясе-кашье с нарукавниками на голых предплечьях, он нес притороченными к телу несколько больших древоподобных подсвечников. Босые ноги его по щиколотку утопали в грязи. Себя он называл странствующим монахом, принявшим постриг у алтаря-мандалы на Пятигорье. [1642]

— Прибыл в эти места для сбора подаяний на сооружение обители Будды, — пояснял он.

Вот как в свое время воспели его достоинства современники:

Погруженный в медитацию, он неподвижно сидит. Будды Закон разъясняет и проповедует Священное Писание. Расправлены плечи, страданья подвига отражены во взоре. Он обликом и позой не уступит Будде. Из веры ловко пропитанье извлекает. Порядки обители святой блюдет. Днем посохом стучит и звенит в колокольцы. А ночью темной мечет копье, играет булавой. Пред домом иной раз поклоны отбивает лысою башкой. Когда проголодается, среди улицы орет: «Мир призрачен, жизнь иллюзорна. Никто из живых не избежит могилы! Одни уходят, придут другие. Придут одни, другие уйдут. Но кого и когда ввели в Западный край [1643] ?!»

Увидев у ворот Юэнян и остальных женщин, монах подошел и приветствовал их.

— О почтеннейшие покровительницы, бодхисаттвы в миру! [1644]— обратился к ним инок. — Живущие в роскошных дворцах и хоромах, вы стали первозванными избранницами схода под деревом с драконьими цветами. [1645]Я, бедный инок, пришедший с Пятигорья. Собираю доброхотные пожертвования на возведение обители Высоких Подвигов Десяти Владык и Трех Сокровищ Учения. [1646]Уповаю на бодхисаттв-благодетелей со всех десяти концов света, [1647]кои щедро сеют на ниве добродетели, жертвуют свои сбережения на великие дела, творят добро, за которое воздастся в грядущей жизни. А бедный инок всего лишь странник.

Выслушала Юэнян монаха и кликнула Сяоюй.

— Ступай принеси из спальни монашескую шапку, пару туфель, связку медяков и меру риса, — наказала она.

Юэнян, надобно сказать, всегда охотно привечала послушников Будды — и трапезы устраивала, и на монастыри жертвовала. На досуге с усердием отдавалась шитью монашьих шапок и туфель, чтобы при случае одарить иноков.

Сяоюй вынесла, что просили.

— Кликни наставника и отдай ему, — сказала Юэнян.

— Эй ты, монах! — не без кокетства позвала горничная. — Гляди, сколько тебе всего жертвует госпожа! Чего стоишь, как осел? Поди да в ноги поклонись благодетельнице.

— Ах ты, греховодница паршивая! — заругалась на нее хозяйка. — Ведь это же инок, ученик Будды! Как ты смеешь, вонючка несчастная, поносить его, не имея к тому ни причины, ни повода?! Не будет тебе счастья, негодница, а беду на свою голову накличешь.

— А чего он, матушка, на меня глаза-то пялит, разбойник? — засмеялась Сяоюй. — С головы до ног оглядывает.

Монах обеими руками принял подношения.

— Премного вам благодарен, милосердные бодхисаттвы, за ваши подаяния, — проговорил он, кланяясь.

— Вот невежа, этот лысый болван! — возмутилась Сяоюй. — Нас вон сколько, а он двумя поклонами отделался. Почему мне не поклонился?

— Хватит тебе глупости-то болтать, паршивка! — опять одернула ее Юэнян. — Он же из сыновей Будды и не обязан раскланиваться.

— Матушка! — не унималась горничная. — Если он сын Будды, кто ж тогда дочери Будды?

— Монахини — вот кто.

— Значит, и мать Сюэ, и мать Ван, и Старшая наставница, да? Они дочери, а кто ж зятья Будды?

— Будь ты неладна, блудница! — Юэнян не выдержала и рассмеялась. — Дай только волю, язык у тебя так и чешется сказать что-нибудь непристойное.

— Вы, матушка, только и знаете меня ругать, а лысый разбойник с меня глаз не спускает. Вон как зенки таращит!

— Приглянулась ты ему, должно быть, — заметила Юйлоу. — Он тебя от забот мирских хочет избавить, вот и приглядывается, как бы взять.

— Я бы пошла, только взял бы! — отвечала Сяоюй.

Женщины рассмеялись.

— Болтушка! — проговорила Юэнян. — Над монахами потешиться да над Буддой покощунствовать — это ты умеешь.

Монах поднял голову, на макушке которой возвышались три почитаемых будды, выпрямился и пошел.

— Меня одергиваете, матушка, а видали, как он опять в меня глазищами вперился? — спросила горничная.

Вот стихи, говорящие о доброхотном пожертвовании Юэнян:

Так, разговаривая у ворот, женщины заметили тетушку Сюэ. Она подошла к ним с корзинкой искусственных цветов и поклонилась.

— Какими судьбами? — спросила Юэнян. — Пропала, и ни слуху ни духу.

— И сама не знаю, чем занята была, — отвечала Сюэ. — Эти дни у надзирателя господина Чжана Второго с Большой улицы сына женила. Племянницу господина Сюя с северной окраины взял. Мы с тетушкой Вэнь сватали. Вчера, на третий день, такой пир задавали! До того закружилась, что даже к господину столичному воеводе выбраться не пришлось. А его младшая супруга меня звала. Обиделась на меня, наверно.

— Ну, а сейчас далеко ли путь держишь? — поинтересовалась Юэнян.

— По делу к вам, почтеннейшая, — говорила сваха.

— Тогда пройдем в дом, — предложила Юэнян.

Она проводила сваху в свои покои и предложила присаживаться.

— Вы, почтеннейшая сударыня, должно быть, еще не знаете, — начала, выпив чаю, Сюэ. — Ведь ваш сват Чэнь помер. В прошлом году прихватило, и не встал. Сватьюшка ваша сына в столицу вызвала — вашего зятюшку, стало быть, — гроб сюда перевезли и все имущество. С нового года как воротились. Панихиду отслужили и в родовом склепе похоронили. Если бы вы, почтеннейшая, знали, наверное тоже соболезнование выразили и почтили бы память усопшего. Не так ли?