Алишер Навои - Поэмы

Соблазн гоню от глаз… Но как в тиши
Осилю вожделения души?

Погибну, коль на помощь не придешь,
Коль сам меня ты, боже, не спасешь!

Всю жизнь мою, все прошлые года
Я вспоминаю с мукою стыда.

А весь мой труд — калам, бутыль чернил,
Всю жизнь свою бумагу я чернил…

Калам речистее, чем мой язык,
Письмо чернее, чем мой темный лик.

Коль милостью их не омоешь ты,
Как им избавиться от черноты?

Длинна, я вижу, цепь моих стихов;
Стократ длиннее цепь моих грехов.

О господи, раба не осуди!
Меня над гранью бездны пощади,

Коль хорошо сложил дастан я свой!
А если плохо — то я весь плохой.

Благоволеньем озари мой труд,
Пусть эти строки сердца не умрут,

И пусть глубины мысли в книге сей
Откроются, сияя, для людей!

Велик мой грех. Но что весь груз его
Пред морем милосердья твоего?

Пусть добрых дел моих ничтожен след,
Но милости твоей предела нет!

Жил, знаменитый правосудьем встарь,
В одной стране великодушный царь.

Раб у него был верный, пазанда,
Великий повар, славный в те года.

Однажды царь с гостями пировал,
А повар сам все блюда подавал.

И в спешке вдруг, усердием горя,
Горячим блюдом он облил царя.

И все решили: нет прощенья тут,
За грех такой его теперь убьют.

Шах глянул на несчастного того
И сжалился и пощадил его.

Вазир сказал: «Ответь, владыка мой, —
Как ты миришься с дерзостью такой?»

А царь в ответ: «Взгляни — он весь дрожит,
Он страхом и смущением убит.

А ведь убитого — ты должен знать,
Не принято повторно убивать.

Он тягостным раскаяньем томим,
И мы его невольный грех простим!»

О боже, мир падет, хвалу творя,
К стопам великодушного царя.

Я трудно жил, в грехах свой век губя,
Но жив одной надеждой на тебя!

Измучен я, казнен моим стыдом,
Но ты за муки воздаешь добром.

Хоть недостоин я твоих щедрот,
Но свет моей надежды не умрет.

О море щедрости! Кто я такой?
Из моря хватит капли мне одной.

Я знаю — только с помощью творца
Довел я эту книгу до конца.

И я «Смятеньем праведных» назвал
Свой труд, как только суть его познал.

Пишу в благословенный восемьсот
Восемьдесят восьмой — по хиджре — год. [27] Пишу в благословенный восемьсот // Восемьдесят восьмой — по хиджре — год. — 888 г. от хиджры по мусульманскому летосчислению соответствует 1483 г.

Ты, переписчик будущего дня,
Молитвой краткой помяни меня!

И да исполнит бог мечту твою,
Да уготовит сень тебе в раю.

О Навои, вина теперь налей
И чашу благодарности испей.

Эй, кравчий мой, хранитель чистых вин,
Не надо чаши! Дай мне весь кувшин.

Сегодня я без меры пить хочу,
На время сам себя забыть хочу!

Калам! Ты нашей мысли скороход.
Превысил ты высокий небосвод.

Конь вороной воображенья! Нет, —
Быстрей Шебдиза ты, но мастью гнед. [28] Быстрей Шебдиза ты, но мастью гнед . — Шебдиз — имя легендарного вороного коня сасапида Хосрова, героя поэмы Низами «Хосров и Ширин». Но мастью гнед. — Навои имеет в виду кончик калама (пера), обмакнутого в чернила.

Неутомим твой бег, твой легкий скок,
А палец мой — державный твой седок.

Гора иль пропасть — как чрез мост, несешь.
Ты скачешь — и, как знамя, хвост несешь.

Нет, ты не конь, а птица-чудо ты:
Летать без крыльев можешь всюду ты.

Из клюва мелкий сыплешь ты агат.
Нет, не агат, — рубинов щедрый град!

Сокровищницу мыслей носишь ты,
О птица человеческой мечты!

Так рассыпал сокровища в стихах
Тот, чей в Гяндже лежит священный прах. [29] Тот, чей в Гяндже лежит священный прах. — Имеется в виду великий азербайджанский поэт Низами.

Он мир засыпал жемчугом своим, —
Как звезды, жемчуг тот неисчислим.

Но не растопчет грубая нога
Великого гянджинца жемчуга.

В ушах людей играет жемчуг тот,
Но, как серьга, он в грязь не упадет:

Сквозь ухо проникая в глубь сердец,
Обогащает сердца он ларец.

Нет! Жемчуг тот — по сути говоря —
Наполнить может до краев моря

Так, чтоб его веками черпал всяк
И чтоб запас жемчужный не иссяк.

Кого с тобой в сравненье ни возьми,
Никто тебе не равен, Низами!

А впрочем, был среди людей один —
На Инде певший соловей один. [30] На Инде певший соловей один. — Речь идет о знаменитом индо-персидском поэте Эмире Хосрове из Дели.

Не соловей, а Хызр. Ведь знаем мы:
Был Индустан ему страною тьмы,

А речь была той звонкой, той живой
Им найденной во тьме водой живой.

Но на ристалище со мной не он, —
Я с Низами бороться принужден.

Рукой схватив такую «Пятерню»,
В руке надолго ль силу сохраню?

У всех трещали пальцы до сих пор,
Кто с Низами вступал в подобный спор.

Быть надо львом, чтоб рядом сесть со львом,
Тем более чтоб в драку лезть со львом.

Иль не слоном таким же надо быть,
Чтоб с хоботом слоновым хобот свить?

И мушка хоботком наделена,
Но муха не соперница слона.

А предо мной слоны: гянджинский слон
Поистине — он исполинский слон!

Да и второй — не столь гигантский слон,
Но слон, однако, индустанский слон!

Обоих ты в молитвах помяни,
Обоих милосердьем опьяни.

Побольше мощи Навои прибавь —
И рядом с ними ты его поставь!

Эй, кравчий, видишь, как смятен мой дух, —
Налей две чары в память этих двух!

За них две чары эти осушу,
А за Джами я третью осушу!