Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

О, этот аромат медовый, горьковатый!
О, стройность антилоп, величье древних статуй!

Как будто ветерка дыханье молодое
Внезапно принесло душистый дым алоэ.

Как будто пряное я пью вино из чаши,
Что из далеких стран привозят в земли наши.

Но в чаше я с водой вино свое смешал,
С потоком, что течет с крутых, высоких скал,

Со струями дождя, с ничем не замутненной
Прозрачной влагою, душистой и студеной.

Прохладу уст ее, жемчужин светлый ряд,
Овеял диких трав и меда аромат —

Так ночь весенняя порой благоухает,
Когда на небесах узоры звезд горят…

Друзья, мимо дома прекрасной Умм Джундаб пройдем,
Молю — утолите страдание в сердце моем.

Ну, сделайте милость, немного меня обождите,
И час проведу я с прекрасной Умм Джундаб вдвоем.

Вы знаете сами, не надобно ей благовоний,
К жилью приближаясь, ее аромат узнаем.

Она всех красавиц затмила и ласкова нравом…
Вы знаете сами, к чему толковать вам о нем?

Когда же увижу ее? Если б знать мне в разлуке
О том, что верна, что о суягном помнит своем!

Быть может, Умм Джундаб наслушалась вздорных наветов
И нашу любовь мы уже никогда не вернем?

Испытано мною, что значит с ней год не встречаться:
Расстанься на месяц — и то пожалеешь потом.

Она мне сказала: «Ну чем ты еще недоволен?
Ведь я, не переча, тебе потакаю во всем».

Себе говорю я: ты видишь цепочку верблюдов,
Идущих меж скалами йеменским горным путем?

Сидят в паланкинах красавицы в алых одеждах,
Их плечи прикрыты зеленым, как пальма, плащом.

Ты видишь те два каравана в долине близ Мекки?
Другому отсюда их не различить нипочем.

К оазису первый свернул, а второй устремился
К нагорию Кабкаб, а дальше уже окоем.

Из глаз моих слезы текут, так вода из колодца
По желобу льется, по камню струится ручьем.

А ведь предо мной никогда не бахвалился слабый,
Не мог побежденный ко мне прикоснуться мечом.

Влюбленному весть принесет о далекой любимой
Лишь странник бывалый, кочующий ночью и днем

На белой верблюдице, схожей и цветом, и нравом,
И резвостью ног с молодым белошерстым ослом,

Пустынником диким, который вопит на рассвете,
Совсем как певец, голосящий вовсю под хмельком.

Она, словно вольный осел, в глухомани пасется,
Потом к водопою бежит без тропы напролом

Туда, где долина цветет, где высоки деревья,
Где скот не пасут, где легко повстречаться с врагом.

Испытанный странник пускается в путь до рассвета,
Когда еще росы блестят на ковре луговом.

Мир вам, останки жилища! Но разве знавали
Мир нежилые развалины с пеплом в мангале?

Мир только там, где, не ведая горя, живут,
Там, где не знают бессонницы, страха, печали.

Где оно, счастье, когда после радостных дней
Месяцы, долгие, словно века, миновали?

Сальма жила здесь когда-то. С тех пор пролилось
Много дождей на пустое жилище в Зу Хале.

Помню, как Сальма глядела на эти поля,
За антилопой следя, убегающей в дали.

Мнится, что в Вади аль-Хузаме встретимся вновь
Или в Рас Авале, где мы порой кочевали.

Помню, блестели ночами зубов жемчуга,
Шею газели моей жемчуга обвивали.

Ты говоришь мне, Басбаса, что я постарел,
Что для любовной утехи пригоден едва ли?

Лжешь! Чью угодно жену я могу обольстить,
Но на мою никогда еще не посягали.

Ночью и днем обнимал я подругу свою
С телом прекрасным, как будто его изваяли,

С ликом, сияющим ночью на ложе любви,
Словно дрожащий огонь в золоченом шандале.

Твердые груди ее, словно две головни,
Жаром дыша, под моею рукою пылали.

Нежными были ланиты ее, как твои.
Встав, мы одежду на ложе порой забывали.

Мне уступала она без отказа, когда
С плоти ее мои руки одежду срывали.

Из Азруата {17} 17 Азруат — местность в Сирии. я крался в пустыне за ней,
В Ятрибе {18} 18 Ятриб (позднее Медина) — селение в Аравии. племя ее я застал на привале.

Я подобрался к шатру, когда звезды зажглись,
Словно огни путевые в полуночной дали.

Как подымаются в чистой воде пузырьки,
Люди в жилище один за другим засыпали.

Сальма сказала: «Проклятый! Погубишь меня!
Рядом родные и стража. Мы оба пропали!»

Я отвечал ей: «Всевышним клянусь! Не уйду!
Пусть меня рубят мечами из кованой стали!»

Стал лицемерно ее успокаивать я:
«Тихо вокруг, даже стражники все задремали».

И снизошла и обнять разрешила свой стан —
Тонкую ветвь, на которой плоды созревали.

С ней мы поладили, шепот наш ласковым стал,
И покорилась, хотя упиралась вначале.

Так мы сошлись. Но ее ненавистный супруг
Что-то заметил, хоть прочно не замечали,

Стал он хрипеть, как верблюд, угодивший в петлю,
Стал мне грозить, но таких храбрецов мы встречали.

Что мне бояться? И спать я ложусь при мече,
Синие стрелы всегда под рукою в колчане,

Их острия, словно зубы ифрита {19} 19 Ифрит — злой дух. , остры,
Недруг мой слаб. Не смутить нас пустыми речами.

Жалкий бахвал ни мечом не владел, ни копьем.
Сальма постигла бесплодность его причитаний

И поняла, что супруг ее трус и болтун,
Сердце ей страсть затопила, я стал ей желанней,

Раны верблюдицы так затопляет смола.
Где вы, прекрасные девы из воспоминаний?

Вы — как ручные газели в покоях дворца.
К белым шатрам я не раз приближался в тумане,

Девушек, негой охваченных, там заставал,
Были они пышногрудые, тонкие в стане.