Томмазо Кампанелла - О чувстве, заключенном в вещах, и о магии

В последних строчках сонета, опубликованного в собрании сочинений Кампанеллы под редакцией Луиджи Фирпо (19151989), которые приведены в переводе в книге А. Х. Горфункеля, можно увидеть отрицание божественности Христа [Горфункель 1969: 80]. Тем не менее, на наш взгляд, будучи прочитан полностью, сонет покажется не лишённым религиозного пафоса, и скорее может быть назван не атеистическим, а «еретическим»:

Смотри ж, неблагодарный! Вот Он, на кресте.

[Campanella 1954: 238].

Примечательно, что мессианство Кампанеллы имело, возможно, не более милые советским авторам светские или хотя бы античные, а библейские истоки. Доподлинно до сих пор не известно, откуда, лишённый в тюрьме «всех книг, даже Библии» [Campanella 1854: 228], Кампанелла взял название для своего заветного города? Наряду с двумя часто упоминаемыми в историографии вероятными источниками, книгой «Известия со всего света» (1591–1596) Джованни Ботеро (ок. 1540–1617) и «Островами Солнца» Ямбула (III в. н. э.) [Панченко 1982], нельзя упускать аллюзию к ветхозаветной книге Исайи: «В тот день пять городов в земле Египетской будут говорить языком Ханаанским и клясться Господом Саваофом; один назовется городом солнца» (Ис. 19:12). Итальянский политик-социалист и специалист по политической истории Паоло Тревес (1908–1958), насколько нам известно, первым ввёдший в научный оборот эту библейскую параллель, справедливо замечая, что «Город Солнца» был не отвлечённо-философским, а политическим проектом Кампанеллы, вспоминал, что отношения с книгой Исайи у Кампанеллы были особые. Своим девизом неистовый калабриец избрал: «Не умолкну ради Сиона», отсылавшее к стиху из неё (Ис. 62:1), а проходя через самые страшные испытания в жизни, никогда не забывал строчку из Исайи: «Кто ты, что боишься человека, который умирает, и сына человеческого, который то же, что трава?» (Ис. 51:12) [Treves 1940: 251]. Титул правителя города Солнца, которым в случае успеха калабрийского восстания должен был стать сам Кампанелла, Гог (HOH) [Кампанелла 1954: 190–191] был, вероятно, огласовкой ветхозаветного тетраграмматона, 4-х буквенного имени Бога (JHWH) [Lemitz 2013]. Заманчивая мысль о том, что показания участников заговора о «мессианстве» его вдохновителя были самооговором, вырванным во время следствия «противоправными методами», противоречит множеству параллелей между их словами и пассажами из «Города Солнца», на что справедливо указывал Амабиле, заметив, что сходство это «и немалое и немаловажное» [Amabile 1882 III: 612]. Никто из кампанелловедов, кроме Джованни Ди Наполи (1910–1980), католического теолога по образованию, пытавшегося защитить калабрийца от обвинений в «ереси», «мессианство» сомнению не подвергал [Панченко 2018: 117].

Учитывая жуткие условия содержания Кампанеллы и его подельников во время следствия, красноречиво описанные в русскоязычных биографиях Кампанеллы, ничего невозможного в гипотезе симуляции нет. Удивительно скорее то, что государственный преступник и глава заговора вообще остался в живых, в отличие от других его участников, едва ли не все из которых после ареста были запытаны в ходе следствия или четвертованы на плахе. Поверить в то, что перенесённое Кампанеллой не повлияло на его физическое и душевное здоровье, непросто. Известный итальянский психиатр Чезаре Ломброзо (1835–1909) считал революционный утопизм Кампанеллы, свято верящего, что из калабрийской «искры» возгорится всемирное «пламя», доказательством его невменяемости [Панченко 2018: 123] до всякой «симуляции». Надеемся, что следующие слова не будут восприняты как глумление над памятью калабрийца, но, вероятно, инквизитор отнёсся бы к вопросу о «настоящем» Кампанелле с юмором. С июля 1600 г. и до смерти тот юридически считался умалишённым, а значит, ответственности за содеянное и написанное нести не мог…

Более важной, чем вопрос о различии Бруно и Кампанеллы как личностей, является проблема общих черт их эзотерической метафизики. Панпсихическая картина мироздания, развитая в трактате «О чувстве в вещах», имеет немало общего с метафизикой Бруно, нашедшей выражение в его философских диалогах и итоговой работе «О связях в целом». Бланше, называя доктрину всеобщего одушевления у Кампанеллы более «отчётливой и разработанной», чем телезиева [Blanchet 1920: 159], справедливо замечает, что, несмотря на кажущиеся различия (более откровенный, чем у Кампанеллы, «пантеизм»), доктрины Бруно и Кампанеллы близки до неразличения [Blanchet 1920: 160–163]. И тот и другой в центр своей метафизики помещают изотропное пространство космоса, способное вывести адепта напрямую к божеству, и на материале этого перехода развивают «эзотерическое» богословие. Понятия sensus у Кампанеллы и vinculum у Бруно в определённой степени даже взаимодополнительны. Если чувство понимается у Кампанеллы как содержательное наполнение космоса, будучи распределено среди неисчислимого множества одарённых им душ, восходящих через душу мировую к Богу, то лестница вселенских связей у Бруно предстаёт формальным законом мироздания, сеткой его иерархических взаимодействий с потенциальным содержанием. Развивавшие метафизику всеединства, западноевропейскую «софиологию» запоздалого Возрождения, насыщавшуюся герметико-неоплатоническими аллюзиями, учения Бруно и Кампанеллы заключены в общее пространство эзотерических в философском смысле доктрин. Идея внутрикосмической лестницы «чувственных» (в том смысле «деятельного восприятия», каким наделяет слово sensus Кампанелла) связей необратимо вела любую метафизику, развитую на её основе, к «пантеизму». Показательно, что в «Апологии», предваряющей второе издание трактата, Кампанелла сочувственно вспоминает афоризмы античных поэтов и мыслителей: «Божество и есть сама природа вещей» [6] Показательно, что у Плиния (Hist. Nat. II, 1) даже мягче: «Космос <���…> и есть сама природа вещей» (Mundus est rerum ipsa natura). Плиния, «Природа – это бог, и божественный разум, во всё мироздание и части его влитый» [7] У Сенеки (De beneficiis IV, 7) в оригинале: «Что же иное есть природа, как не бог и божественный разум, внесённый во всё мироздание и части его?» (Quid enim aliud est natura quam deus et divina ratio toti mundo partibusque eius inserta?). Сенеки и «Всё что ни видишь ты, это Юпитер, всё что ни движется – тоже» [8] У Лукана в «Фарсалии» (IX, 580) moveris вместо movet: «Всё что ни видишь, куда ни идёшь – это Юпитер» (Juppiter est quodcunque vides, quocunque moveris). Лукана. Для него приемлемо даже отождествление Бога с мировой душой [9] По словам Августина (De civ. dei VII, 13), Варрон отождествлял божество с «духом мироздания» (mundi animus): «Он говорит, что таковой дух мироздания является богом» ([dicit] talem autem mundi animum deum esse). Мировая душа – оформившееся в ренессансной натурфилософии понятие со схоластическими истоками и эзотерическим, естественно-магическим, наполнением [Фиалко 2018: 94]. Отождествление её с «мировым духом» из эклектичной натурфилософии Варрона, близким стоическому пневматическому логосу, является частью пансенсуалистической доктрины Кампанеллы, стремящегося в парижском издании трактата к согласованию взглядов всех мыслителей и богословов как предшественников его гилозоизма. у Варрона – подобные мысли понятны как выражение того, насколько «едино божество с вещами» (unita est divinitas rebus) [Campanella 1637: 35]. Бланше с полным основанием замечает, что в натурфилософии Бруно и Кампанеллы стоическая «пантеистическая» метафизика зачастую одерживала верх над эманационной неоплатонической [Blanchet 1920: 162–163].