Себастиан Брант - Корабль дураков

Молчанью – золота цена,
А речь бесценна, коль умна!

Кто вас послал сухою тропкой,
А сам пошел дорогой топкой,
Не мозгом наделен, а пробкой.

Дурак безмозглый, кто хулит
Путь, что судьба ему сулит.
Рука к столбу пригвождена —
Указывает путь она,
Но ей самой на том пути
Вовек ни шага не пройти.
Кому сучок попал в зрачок,
Пусть раньше вытащит сучок,
А другу говорит потом:
«Соринка, мол, в глазу твоем».
Куда как жалок тот учитель,
Чужих пороков обличитель,
Кто, зараженный ими сам,
В себе не видит их! О, срам!
Поистине, как говорится:
«Врачу сначала б исцелиться!»

Давать советы все не прочь,
Не зная, как себе помочь.
Сгубило именно сие
И Жантили и Мезюэ, [41]
Когда одну болезнь в те дни
Пытались вывести они,
Но, не достигнув этой цели,
Оставить труд о ней успели.
Постыдные дела видны
Не лучше ли со стороны,
Чем те, кто, совершивши их,
Достигли степеней больших?

Делами заработай право
Других учить себе во славу.

Знай ты, живущий на долги:
Как ни хитри и как ни лги, —
Быстры платежных дней шаги!

Гупцом первейшим тот слывет,
Кто вечно займами живет,
На ту присловицу плюя,
Что поместил в эпиграф я.

Заблудших душ на свете много,
Не внемлющих заветам бога.
Соблазн пороков побороть
Не хочется им, но господь
Следит за ними. Близок срок,
А кредитор небесный строг.
Свое всему есть время, цель
И свой же путь: отсель – досель.
Кто любит брать взаймы, уже
Не думает о платеже:
«Ах, поручитель похлопочет —
Заимодавец долг отсрочит!»
Но, в срок не уплатив опять,
Придется на соломе спать.

Распляшется осел, прохвост, —
И не уймешь, хоть вырви хвост!

Кто плохо учится, тот, значит,
Сам же себя и околпачит —
И горько под конец заплачет.

Я и студентам не потатчик,
Которым без моих подачек,
А как эмблема их ученья
Колпак присвоен для ношенья.

Не видя в книгах интереса,
Рад лоботрясничать повеса.
Науку истинную в грош
Не ценит часто молодежь,
А все, что дурно, бесполезно,
То ветрогонам и любезно.
Но этот же порок – о, срам! —
Присущ иным профессорам,
Чьи знанья куцые ничтожней
Их болтовни пустопорожней.
Ну, не глупцы ли, не болваны,
Кто всякой чуши постоянно
Своих студентов бедных учат,
Да и себя напрасно мучат?

Да, юноши обыкновенно
Поныне едут в Лейпциг, в Вену,
И в Майнц, и в Эрфурт, в Базель тоже [42]—
Гнилой трухой питаться. Более,
И в Гейдельберге до сих пор
Все тот же изучают вздор!
А дома ждет тебя позор:
В карманах пусто – хоть бы грош!
Добро, коль службу ты найдешь,
Как парень грамотный, в печатне,
Но кой-кому в шинке приятней
Пьянчугам подавать вино,
А спился там – пошел на дно…

Таких встречали вы и сами:
Колпак на каждом с бубенцами!

Кто, как ворона «кра, кра, кра»,
Твердит: «До завтра, до утра!» —
Тому колпак надеть пора.

Глупец, кто, внемля голос божий:
«Спеши, чтоб не взыскал я строже,
Исправься, грешный путь забудь!» —
Сам не спешит на правый путь:
Мол, нынче неохота, лень,
Живу, мол, не последний день, —
Исправлюсь завтра. Кра, кра, кра!
А доживет ли до утра?

Дурак себя же мучит тяжко,
И все отсрочка, все оттяжка!
А грех и глупость – тут как тут —
С весельем рядышком идут.
Клянется часто сын заблудший:
«Уж завтра-то я стану лучше!»
Но это «завтра» никогда
Не наступает, вот беда!
Как снег растаявший, как дым,
Заветный день неуловим.
И только одряхлев, глупец
В то завтра вступит наконец,
Расслаблен, немощен уже,
С тоской раскаянья в душе.

Спеши сегодня лучше стать —
Не будешь завтра так страдать.
Звучало нынче божье слово,
А прозвучит ли завтра снова?
Кто исправляться завтра любит
И все грешит, тот душу губит.

Кто охранять стрекоз возьмется
Иль воду наливать в колодцы,
Пусть за женой следить берется

День-два хороших, сто плохих
У глупых стражей жен своих.
Коль истинно честна жена,
За нею слежка не нужна,
А коль жена блудлива, лжива,
То своего добьется живо
Какой ни учреди надзор,
Возьми все двери на запор,
Ставь караульных у ворот, —
Она всех за нос проведет.
И в башню заточи, иная
Родит младенца, как Даная.
А Пенелопу – без надзора —
Хоть осаждали ухажеры,
Но мужу двадцать лет она,
В разлуке с ним, была верна!

Кто знает, что наверняка
Ни разу не бывал пока
Женой обманут, что жена
Заботлива, добра, неясна,
И не боится он измены,
Тот истинно супруг блаженный.

Хоть будь красавицей жена,
Но если дурой рождена,
С ней, как с глухой кобылой, мука:
Как ни причмокивай, ни нукай, —
Пошел на ней пахать, – бог мой! —
Бороздки ни одной прямой!

Жена, что служит всем примером,
К таким привержена манерам:
Глаз на мужчину не поднимет,
Словца любезного ни примет,
Боясь, что льстивый хват-угодник —
Злой волк в овечьей шубе – сводник.
Париса некогда сама
Елена не сведи с ума,
Дидона не прельстись Энеем, —
Судьба была б добрей к обеим!

Где смотрит муж сквозь пальцы, там
Жену с чужим он сводит сам:
Там кошке смех и плач мышам.

Хоть любодействуй в наши дни,
Хоть походя кого толкни, —
Оно теперь и не грехом
Считается, а пустяком!
И в грешном Риме святость брака
Не смели осквернять, однако —
Что Цезаревы нам законы,
Что Юлиевы нам препоны?! [43]
Дом, где хозяин Ганс-тюфяк, —
Содом: «Ты дура!» – «Сам дурак!»
«Ты начала!» – «Молчи!» – «Отстань!»
Так день-деньской раздоры, брань, —
Летит горшок, шумовка, тяпка,
А муженек, растяпа, тряпка,
Лицо – в ладонь и норовит
Прикинуться, что крепко спит.

Стар иль во цвете лет супруг,
Все женам нынче сходит с рук,
Все переварит муж-ублюдок, —
Луженым стал мужской желудок!
Мужья, подобные Катону, [44]
Который в Риме в годы оны
По доброй воле был рогат,
Жену свою сдав напрокат, —
Не станут плакать, в драку лезть,
Супружества спасая честь.

Коль муж, уверясь, что жена
Заведомо пред ним грешна,
Жить продолжает с нею, он,
Я полагаю, не умен:
Он сам способствует жене
И впредь блудить на стороне.
Язвят соседи: – Не иначе,
Как в доле он с женою падшей,
И, с ней деля барыш развратный,
Он любит слушать, вероятно,
Кладя доходец в кошелек,
Ее слова: «Мой муженек,
Мой Гансик, знай, что из мужчин
Мне всех желанней ты один!…»