Алан-Рене Лесаж - Похождения Жиль Бласа из Сантильяны

Министр, согласно своему распоряжению, был похоронен в женской обители, без пышности и блеска, сопровождаемый нашими сетованиями. После похорон графиня Оливарес приказала прочитать в нашем присутствии завещание, которым все домочадцы остались довольны. Каждый получил дар в соответствии с занимаемым им местом, и наименьшая доля составляла две тысячи эскудо. Моя оказалась крупнее всех: граф-герцог завещал мне десять тысяч пистолей в знак особого расположения, которое он ко мне питал. Он не позабыл о богоугодных заведениях и установил ежегодные поминания в нескольких монастырях.

Госпожа Оливарес отпустила всех слуг в Мадрид для получения завещанных им сумм от дона Рамона Капориса, которому было приказано их выплатить, но я не мог уехать вместе с ними: сильнейшая горячка, плод моей печали, удержала меня в замке на семь-восемь дней. В течение всего этого времени доминиканец не покидал меня. Я полюбился этому доброму монаху, и, заботясь о спасении моей души, он спросил, когда заметил у меня признаки выздоровления, что я собираюсь делать.

— Ничего не знаю, святой отец, — отвечал я ему. — Я еще не решил этого в своей душе; в иные мгновения мне хочется удалиться в келейку и предаться там покаянию.

— Драгоценные мгновения! — воскликнул доминиканец. — Сеньор де Сантильяна, вы хорошо сделаете, если воспользуетесь ими. Как друг советую вам, оставаясь мирянином, удалиться хотя бы в нашу мадридскую обитель, стать благодетелем этого монастыря, передав ему все ваше состояние, и умереть там в одежде св. Доминика. Есть немало людей, которые искупили свою мирскую жизнь подобной кончиной.

При том умонастроении, в котором я тогда обретался, совет чернеца нисколько меня не возмутил, и я почтительно отвечал, что постараюсь его обдумать. Но когда я посоветовался об этом с Сипионом, явившимся ко мне вслед за монахом, он восстал против этого намерения, называя его не иначе, как причудами больного.

— Стыдитесь, сеньор де Сантильяна, — сказал он мне, — может ли такой уход от мира прельщать вас? Разве вам замок Лириас не даст более приятного уединения? Если и в прежние времена вы восторгались им, то тем более оцените его прелесть теперь, когда находитесь в возрасте, более доступном наслаждению красотами природы.

Сыну Косколины было не очень трудно переубедить меня.

— Друг мой, — сказал я, — ты восторжествовал над отцом-доминиканцем. Я вижу, что мне, в самом деле, лучше будет вернуться в свой замок. Останавливаюсь на этом решении. Мы отправимся в Лириас, как только я буду в состоянии пуститься в путь.

Это случилось очень скоро, так как, избавившись от лихорадки, я в короткий срок почувствовал себя достаточно сильным, чтобы осуществить свое намерение. Мы с Сипионом направились в Мадрид. Вид этого города уже не доставил мне такого удовольствия, как прежде. Зная, что почти все его жители ненавидят память министра, о коем я хранил самое нежное воспоминание, я не мог смотреть на Мадрид дружественным оком. И в самом деле, я пробыл там не более пяти-шести дней, которые Сипион употребил на приготовления к нашему отъезду в Лириас. Покамест он заботился о потребном нам снаряжении, я пошел к Капорису, который выплатил мне завещанную сумму в дублонах. Я посетил также сборщиков тех командорств, с которых получал доходы, и сговорился с ними относительно уплаты денег; словом, привел в порядок все свои дела.

Накануне нашего отъезда я спросил у сына Косколины, простился ли он с доном Энрике.

— Да, — отвечал он, — нынче мы дружески с ним расстались. Все же он выразил мне свое недовольство тем, что я его покидаю. Но если он и был доволен мною, то я совсем не был доволен им. Недостаточно того, чтобы слуга нравился господину: нужно еще, чтобы господин нравился слуге; иначе они плохо уживутся друг с другом. Кроме того, дон Энрике представляет теперь при дворе весьма жалкую фигуру; его там обливают величайшим презрением; на улицах на него указывают пальцами и называют не иначе, как сыном генуэзки. Судите сами, пристало ли честному малому служить у опозоренного человека.

Наконец, в один прекрасный день мы на заре покинули Мадрид и выехали по направлению к Куэнсе. Двигались мы в следующем порядке и со следующей свитой. Мой наперсник и я сидели в дорожной карете, запряженной двумя мулами, коими правил форейтор; непосредственно за нами следовали три лошака, нагруженные нашими вещами и казной и ведомые двумя конюхами; а шествие замыкали верхом на мулах два рослых лакея, нанятых Сипионом и вооруженных до зубов. Конюхи тоже носили сабли, а у форейтора было два добрых пистолета в седельных кобурах. Так как нас было семь человек, из коих шестеро весьма решительных, то я весело пустился в путь, не опасаясь за свое наследство. В деревнях, через которые мы проезжали, наши лошадки гордо гремели бубенцами; крестьяне выбегали к дверям, чтобы посмотреть на процессию, которая казалась им, по меньшей мере, выездом вельможи, отправляющегося в свое вице-королевство.

Яубил две недели на поездку в Лириас, так как ничто не вынуждало меня двигаться большими переходами. Мне только хотелось прибыть туда благополучно, и мое желание было услышано. Вид замка сперва навел меня на печальные мысли, вызвав воспоминания об Антонии. Но я вскоре от них отвлекся, решив думать лишь о том, что может доставить мне удовольствие; а кроме того, истекшие с тех пор двадцать два года очень ослабили мое чувство.

Как только я вступил в замок, Беатрис и Серафина поспешили мне навстречу с приветствием; а затем отец, мать и дочь стали сжимать друг друга в объятиях с бурными выражениями радости, которые меня очаровали.

После всех этих поцелуев я сказал, внимательно взглянув на свою крестницу:

— Возможно ли, что это та самая Серафина, которую я оставил в колыбели, уезжая из замка? Я рад, что застаю ее такой большой и красивой. Надо нам подумать об устройстве ее судьбы.

— Как, дорогой крестный! — воскликнула Серафина, слегка покраснев при моих последних словах, — всего минута, как вы меня увидали, и уже стремитесь от меня избавиться?

— Что вы, дочь моя! — возразил я. — Выдавая вас замуж, мы вовсе не собираемся потерять вас; нам нужен муж, который будет обладать вами, не похищая вас у родителей, иными словами, такой, который будет жить у нас.

— Как раз имеется жених в этом роде, — сказала Беатрис. — Один местный дворянин как-то увидал Серафину во время обедни в нашей деревенской часовне и влюбился в нее. Он пришел ко мне, сделал предложение и просил моего согласия. Вы сами понимаете, что я ему ответила. «Мое согласие, — сказала я, — не приблизит вас к цели. Серафина зависит от своего отца и крестного, которые одни властны распоряжаться ее судьбой. Все, что я могу для вас сделать, это написать им, извещая их о вашем сватовстве, которое делает честь моей дочери». В самом деле, — продолжала она, — я незамедлительно собиралась вас об этом осведомить, но вот вы сами тут и распорядитесь так, как сочтете нужным.