Николай-Христофор Радзивилл - Похождение в Святую Землю князя Радивила Сиротки. Приключения чешского дворянина Вратислава

А она ему на это опять пишет: «Хоть я и турчанка по имени, но и теперь остаюсь, как была прежде, в душе христианкой и творю по-прежнему обычные свои молитвы». И упрашивала его, чтоб ее не забывал и пришел бы к ней, что она в такой-то день будет в таком-то саду ждать его, что хочет она с ним видеться, хочет поглядеть на милого своего и из уст в уста рассказать ему, как все случилось; притом уверяла, что ему бояться нечего, и она все так устроит, что ему не будет никакого опасения. Бедный юноша дал уговорить себя и в назначенный день явился один в указанное место. Не замедлила и она выйти в сад, где велела разбить зеленую палатку, а всех служителей отпустила на гулянье, оставив при себе одну только верную женщину. Вошел он к ней в палатку, и она со слезами стала ему все рассказывать, просила его все простить ей и забыть, а сама уверяла, что никогда его не забудет и, покуда жива, будет вдоволь помогать ему деньгами и всем, чем только может.

С полгода продолжались у них эти свидания; все это время улыбалось им счастье, которое ни у кого недолговечно. Она давала ему денег, и он одевался нарядно всем на удивленье: был он молодец собою, статный, высокого роста, всего 24 лет от роду, и такой красавец, что подобного ему во всем том краю не было. В борьбе, во всяких играх не было ему равного по силе и ловкости; за то и любили его товарищи не только из христиан, но и из турецкой молодежи. Итак, надеясь на себя, стал он мало-помалу неосторожен в своих похождениях, и раз кто-то подсмотрел его, когда он входил в сад к чаусу. Донесли об этом чаусу, и он, как человек знатный и богатый, обещал большую награду тому, кто известит его, когда тот христианин в саду у него будет. А как там за деньги все достать можно, то и явилось тотчас немало шпионов, которые днем и ночью стали подсматривать за тем христианином и высмотрели однажды часа за два перед вечером, как он входил в сад.

Узнав об этом, чаус не решился, однако же, захватить его днем: он слышал о силе его и ловкости, знал, что он любимец и у христиан, и у турок, и опасался, что не дадут взять его. Он оцепил все место сильными молодцами, так чтоб ему нельзя было мимо пройти, когда станет возвращаться домой; и так на обратном пути, когда он шел, ничего не опасаясь, его схватили и отвели в тюрьму. Ночью чаус распорядился освидетельствовать жену свою, а на утро заявил судье жалобу на нее за тайную связь с христианином и требовал суда обоим по закону. Сам он объявил о том султану и пашам, с горькими жалобами на свое несчастье, и требовал скорого решения, ссылаясь на то, что они застигнуты на месте преступления. Много явилось и заступников за виновных, так что решенье замедлилось с лишком на неделю; но никакие просьбы не действовали на чауса: как он прежде крепко любил жену свою, так теперь ее возненавидел и постарался устроить дело так, что муфтий, или верховный первосвященник, утвердил смертный приговор обоим.

Когда огласилось повсюду, что поведут на смертную казнь обоих, таких молодых и известных своей красотой, собралось в тот день бесчисленное множество народа. Церемония казни была следующая. Прежде всего приехал на место паша, судья султанский, за ним совет его, подсудки и урядники с янычарской стражей, с бирючами и приставами. Потом приведен был из тюрьмы тот молодец со связанными руками; на шее у него был железный круг, и сквозь круг продеты цепи, за которые держали его с той и с другой стороны два молодых палача, чисто и нарядно одетые (должность палача не считается у них бесчестной); спереди и сзади шла янычарская стража, а со всех сторон смотрело бесчисленное множество людей, верхом на конях и в повозках. Как только появился преступник, поднялся великий крик в народе: кричали и мужчины и женщины, какая жалость загубить такого молодца, и все сердечно жалели об нем и упрашивали его потурчиться, — «А мы-де станем самого султана просить, чтобы даровал тебе жизнь». Но он решительно отказался и ни за что не хотел потурчиться. Когда вели его мимо дома чауса-паши, послал паша своего чиновника сказать ему, что если он потурчится, то не только жив останется, но и может взять себе в жены свою красавицу. Но юноша не дал соблазнить себя и отвечал ему, что он рожден от христианских родителей, крещен и вырос христианином и христианином же умереть хочет.

Привели и жену из другой тюрьмы и посадили на мула; около нее шло множество жен закутанных, сама же она была без покрывала, и чудесные ее волосы были заплетены в косы на две стороны, и сзади еще одна коса висела; на ней была красная кармазинная сукня, а на шее жемчужное ожерелье, и в ушах дорогие жемчужины; чудно как была она хороша и все время плакала такими горькими слезами, что у всех сердце надрывалось, на нее глядя. Когда привели ее палачи к сералю чауса-паши и объявили ей, что паша послал сказать молодому греку, просила она палачей, нельзя ли подвести ее поближе к ее милому, а увидевши его, залилась слезами и долго не могла промолвить ни слова. Наконец с воплем произнесла имя его и стала по-гречески просить и молить его, ради Бога, чтобы сжалился над младостью их обоих, согласился бы потурчиться и оба они жили бы вместе много лет в утехе и в радости. Сказывали нам потом греки, которые все то слышали, что она ему говорила. Вот каковы были ее речи: «Ах, сжалься, сжалься ты над моей юностью! Вспомни, что мы были бы мужем и женой, когда б не случилось это несчастье. Проклят будь тот час, когда шла я тогда в баню! В твоих руках теперь и жизнь моя, и смерть — не упрямься, ради Бога; прими, что тебе предлагает великий паша, смилуйся над нами, над родными нашими и ближними — неужели у тебя сердце каменное, что ты можешь нас избавить и не хочешь? Подумай, как нам в юности нашей умирать; пусть еще солнце нам светит и месяц ясный! Скажи одно слово, ради Бога, скажи, что хочешь потурчиться!» На все эти речи он ей сказал одно, чтоб она напрасно не старалась его уговаривать, а лучше поручила бы душу свою Господу Богу.

Когда услышали турки это слово, заскрежетали на него зубами и с великим гневом стали кричать: «Ах ты, проклятый изменник, пес, такой-то красавицы ты не хочешь!» И так с великим криком и шумом провожали его на место казни, и она с плачем ехала за ним на муле, а жены турецкие и турки утешали ее и унимали. Привели их наконец за Ункапи, то есть за Песочные ворота, под самую деревянную виселицу; на ней висело шесть огромных крючьев, и два палача, заворотив рукава, увязывали на ней веревки, которыми надо было подтягивать его вверх; тотчас стащили с него сукню и прочее платье, оставив на нем только полотняную исподницу, руки и ноги связали ему назад и стали на тех веревках подтягивать его на виселицу выше человеческого роста.

В эту минуту молодая гречанка только что выехала из ворот, неподалеку от виселицы, и, взглянув, обомлела. Придя в себя, пришла она еще сказать ему слово, нельзя ли еще уговорить его. Привели ее под виселицу, и она, подняв руки кверху, еще раз долго с плачем говорила ему, припоминаючи всю их прежнюю любовь друг к другу с самого детства, и опять умоляла его сказать одно только слово, что хочет быть турком. «Твое ли это сердце, — говорила она, — прежде было такое жалостливое ко мне, а теперь превратилось в камень! Что на уме у тебя? Что при себе держишь и мне ни слова не хочешь вымолвить? Ах, будь проклята любовь та, что я к тебе имела!» Наконец, разгневавшись, что он ей ни слова не говорит и не соглашается потурчиться, всю любовь свою к нему переменила на злобу и стала говорить такие слова: «Не стоил ты того, пес, чтобы я тебя так любила, изменник, поганый, жид! Умирай же, когда сам хочешь умирать, — и за тебя я невинно терплю лютую смерть. Кто меня теперь избавит! Ах, кто меня утешит, добрые люди!» И опять лишилась чувств.