Джером Горсей - Записки о России. XVI — начало XVII в.

М-р Горсей ходатайствовал перед королем Сигизмундом о том, что упомянутые купцы терпят большие убытки, открывая кредит тем подданным его величества и другим жителям его страны, которые имеют покровительственные письма его величества и его предшественников; купцы покорнейше просили, чтобы впредь тот, кто получает такую протекцию [короля] и кто получает кредит у купцов, не освобождался этой протекцией от справедливой уплаты [купцам] своего долга. Это прошение было подано, король отвечал, что рассмотрит это дело со своими советниками и от них я узнаю его волю.

Спустя два дня за мной прислали вести переговоры об этом с главным королевским камергером паном Марком де Амбросием Лисноволосским (Panne Marck de Obrosy Lysnovolosky), с королевским секретарем, помощником камергера и ответственным по ходатайствам [443]. Эти благородные вельможи предпочитали обсуждать иные дела, такие как союз и помощь ее величества туркам, запрет торговли для подданных короля с Испанией и проч.

Я сказал им, что не имею полномочий вести эти дела. Более всего возражал против моей просьбы секретарь, он говорил, что никто не может ограничивать его величество в пожаловании протекций своими предписаниями, на это — его королевская воля.

«Я не говорю об ограничениях, но прошу, если королю будет угодно употреблять в своих письмах такую оговорку, которая бы устранила это большое недоразумение (это все, чего хотят купцы), ни один здравомыслящий не будет посягать на волю или прерогативы королевской власти».

Референдарий, как они его называют, отвечал [Горсею], что это прошение часто отдавалось и раньше, но что главный канцлер пан Замойский (Panne Samoyky) [444], который был за 10 миль по поводу какого-то недовольства, полагал это неприемлемым по разным причинам.

«Я мог бы, с вашего дозволения [доказать], что дело это со временем принесло бы королю и стране по крайней мере столько же, сколько могут на этом получить купцы. Кроме того, если это [право] будет пожаловано, а королева узнает обо всем, что мой долг велит мне верно исполнить, я не сомневаюсь, что королева принесла бы его величеству за это большую благодарность».

«Тогда, — сказал секретарь пан Лукаш (Pane Luckash), — король будет это рассматривать. Я прошу вас показать, какие выгоды получит король и страна, согласясь на это. Скажите, на каком основании вы это утверждаете?»

«Главной опорой процветания государства, как я слышал, милостивые государи, [— отвечал Горсей, — ] являются торговля и торговые связи, это источник блага для народа, и от этого зависит спокойствие — венец всякого государства. Ваши собственные действия, благородные советники, демонстрируют миру вашу политику в этом вопросе и то, как предусмотрительны вы в сохранении того [о чем говорится]. Поэтому ваши купцы богатеют, ваши ремесленники (mecanycail people) находят работу, ваша знать имеет хороший сбыт [товаров], и от этого зависят их доходы, ваша страна имеет все необходимое, излишек товаров вывозится, а казна обогащается пошлинами, увеличивающимися самыми разными путями. Таков смысл заботы государства о торговле и связях; составной частью этого является хороший прием и приветливость к купцам и торговцам. Обратное мы видим в Испании и Португалии, где большие города и богатые люди нищают, где подданные живут в недовольстве и непослушании с тех пор, как они вступили в разлад с английским королевством.

Наши купцы довольны тем, как с ними обходятся в этом королевстве, это одобряется ее величеством. Если эта милость будет увеличена, они станут считать себя еще более обязанными королю. Я оставляю это на ваше мудрое разрешение и прошу извинить меня за это рассуждение».

Они поблагодарили меня, а я — их. Я полагал, что время прошло с пользой, они думали так же. Мы расстались любезно и вновь встретились за обедом у главного камергера, где меня пышно чествовали. Он сказал мне, что по его ходатайству король удовлетворил мое прошение. Секретарю было приказано выпустить эдикт, или воззвание, для опубликования [этого решения] в Данциге, Элбинге, Кенигсберге и других местах. Я отбыл с этим впечатлением хорошего приема и грамотами короля. Но Поссевино [445], затаивший злобу на меня за то, что я причинил ему и его господину папе неприятности со стороны русского царя, приказал отцу Антонию, папскому легату, который совершал там церковные сборы, подговорить испанского солдата за плату устроить засаду с 40 всадниками, чтобы ограбить и убить меня и моих слуг, но пан Иоанн Дебович (Panne Joan Debowich) [446], добрый протестант, князь и мой старый знакомый, проводил меня безопасной дорогой вопреки их ожиданиям.

Когда я прибыл ко двору великого князя Ливонии пана Христофора Радзивилла (Panne Christophor Regavyle) в Вильно (Vallna) около 11 июня, его милость устроил мне большой и почетный прием; доставил мне большое удовольствие и угощение; он с большим восхищением отзывался о величии и знаменитости королевы Англии; к великому удивлению всех его знатных людей он живет с большой королевской пышностью. С его грамотами, очень милостиво написанными, я отбыл и, благополучно проехав все его владения, прибыл в Смоленск (Smolenska) в России.

Немедленно по моем прибытии князь и наместник этого (города) дал знать об этом царю и князю Борису Федоровичу. От них очень быстро был прислан дворянин с большой свитой, чтобы доставить меня ко двору, куда я прибыл в конце июня [447]. В 3 милях от города Москвы меня встретил дворянин царского двора (of the Kynges house) с добрым приветствием от царя и князя Бориса Федоровича и проводил в столицу, где меня поместили в прекрасный дом, принадлежавший епископу. Три дня подряд этого дворянина присылали ко мне, и он объявлял, что царь жалует меня провизией для меня самого, 10 человек и для лошадей, мясом и питьем и всеми необходимыми вещами.

Я покорно благодарил его величество, но ее величеству, моей госпоже королеве английской, было угодно (говорил я), назначить мне достаточное содержание. Я не буду ничего принимать, пока не предъявлю его величеству письма и поручение, с которым послан. Некоторые из моих прежних русских слуг получили позволение быть при мне, через них я покупал на рынке провизию, не имея надобности брать что-то с Английского подворья.

Мой старый недруг, канцлер, часто присылал ко мне просить, чтобы я забыл прежнюю вражду и смягчил жалобы, которые собирался подать на него, обещая всеми средствами помочь мне в моих переговорах [448]. Я, зная, что он хитер и лукав как лисица, не доверял ему, боясь попасть в его ловушку, я давал ему уклончивые и сдержанные ответы, как считал нужным, но они совсем не удовлетворяли его.

Тот же самый дворянин, что и прежде, был прислан ко мне 17 июля и велел мне приготовиться к трем часам следующего дня для царской аудиенции. Но около 5 часов на следующий день он пришел снова и сказал, что царь нездоров. 21-го он приходил с той же вестью, но вышло то же, что и прежде, то же было и на третий раз.