Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

– В самом деле, – заметила госпожа де Люрсе, – они сами кругом виноваты; раньше я этого не понимала, но вы мне открыли глаза.

– Да что, в самом деле! – с досадой продолжал Версак. – Просто удивительно, с каким упорством гоняются за нами эти особы! И совершенно не умеют молчать, естественно! Ведь мы нужны им именно для того, чтобы потешить их тщеславие. Не успеешь перемолвиться с ними словом, как они уже раструбят повсюду, что ты влюблен, как будто это великая честь для тебя.

– Меня удивляет, – сказала госпожа де Люрсе, – что вы, не умеющий хранить тайну, недовольны, когда о вас говорят другие; или вы никому не хотите уступить пальму первенства?

– Вы же знаете, что это неверно, маркиза, – сказал Версак, – и должны помнить кое-что, о чем я молчу и не хотел бы, чтобы вы говорили больше, чем я. Сказать правду, вы уже рассказали обо мне кое-где так много дурного, что хоть на этот раз могли бы меня пощадить.

Версак явился к госпоже де Люрсе с единственной целью: доставить себе удовольствие подразнить и попугать ее; он непременно воспользовался бы поводом, который она неосторожно сама ему дала, но в эту минуту слуга доложил, что гостей просят к столу. Однако он твердо решил исполнить свое намерение и прежде всего по секрету сообщил госпоже де Сенанж, чей интерес ко мне сразу заметил, что госпожа де Люрсе в пределах приличий делает все, чтобы завладеть мною. Он не сомневался, что она примет это к сведению и усилит свою атаку. Но мало этого – он посоветовал Пранзи употреблять с госпожой де Люрсе сугубо фамильярный тон и рассеять мои последние сомнения в том, что когда-то она дарила ему свои милости.

Мы сели за стол. Напрасно изыскивал я способ очутиться рядом с мадемуазель де Тевиль или по крайней мере подальше от госпожи де Сенанж: ни то, ни другое мне не удалось. Госпожа де Сенанж, которая заранее все обдумала, решительно усадила меня между собой и Версаком; тем самым и Версаку не удалось приблизиться к мадемуазель де Тевиль: ее с двух сторон стерегли от него дамы – госпожа де Тевиль и госпожа де Люрсе.

Что там ни говори, остроумие, принятое в свете, в сущности весьма убого. Светская беседа складывается по большей части из невежества, манерничанья и старания быть эффектным. Именно такой тон и царил за ужином. Разговором полностью овладели госпожа де Сенанж и господин де Пранзи, лишь изредка доставляя возможность кому-нибудь из нас вставить слово, а Версаку – блеснуть веселостью и умом.

Как ни занята была госпожа де Сенанж своими остротами, она не забывала дарить меня вниманием. Не то она привыкла не стеснять себя приличиями, не то намеренно мучила госпожу де Люрсе, но я заметил, что маркизе весьма неприятны настойчивые знаки внимания ко мне со стороны госпожи де Сенанж, тем более что я, увлекаемый тщеславием, начал им понемногу поддаваться. Конечно, я был крайне предубежден против госпожи де Сенанж, но уже обретал черты светского человека, и любая победа казалась мне лестной, как бы мало цены она ни имела; кроме того, я надеялся таким образом уязвить мадемуазель де Тевиль и всячески делал вид, что так же равнодушен к ней, как она ко мне.

Пока я слушал смешные разглагольствования госпожи де Сенанж, мадемуазель де Тевиль впала в глубокую задумчивость. Время от времени она поднимала на меня глаза, и иногда я читал в них презрение, на которое все больше и больше обижался. Одно меня утешало: она по-прежнему не обращала никакого внимания на Версака; эта странность совершенно выбила его из колеи. Госпожа де Люрсе, мучимая ревностью из-за госпожи де Сенанж и истерзанная двусмысленными намеками и фамильярным обращением господина де Пранзи, старалась держать себя в руках, но смертельная печаль выразилась на ее лице. Она боялась потерять меня; ее доброе имя оказалось в руках двух бессовестных вертопрахов, вступивших против нее в заговор, требовавший с ее стороны крайней осторожности; положение ее было поистине ужасно.

Как только разговор устремлялся в русло злоречия, она прилагала все силы, чтобы переменить тему, ибо боялась стать его очередной жертвой. Но бороться с Версаком было нелегко; раздраженный пренебрежением мадемуазель де Тевиль, он вымещал досаду на всех женщинах вообще.

– Вы слышали, – спросил он, – что проделывает госпожа де***? Можно ли вообразить что-нибудь более нелепое? В ее годы, успев дважды посвятить себя одному лишь богу, она берет в любовники безусого юнца де***?

– А по-моему, это очень мило, – сказала госпожа де Сенанж, – и в то же время комично до невероятия. Ведь раз ты вынуждена была покинуть свет таким скандальным образом, то вернуться к светской жизни возможно лишь с более солидным партнером.

– Кто бы ни был этот избранник, – заметила госпожа де Тевиль, – все равно ее поведение крайне предосудительно.

– О нет, прошу простить, сударыня, – возразил Версак, – в этих вопросах выбор имеет первостепенное значение. Женщине легче прощают судейского, чем какого-нибудь полковника, а ежели дама претендует на безупречную добродетель, то первый еще сойдет, а второй – ни-ни; а когда пятидесятилетняя женщина компрометирует себя с молодым человеком, то к нелепости ее увлечения прибавляется нелепость выбора.

– Просто многие женщины, – сказала госпожа де Сенанж, – не уважают себя.

– О да, – подхватил Версак, иронически поглядев на нее, – таких немало, и вообще женщины…

– Ах, прошу вас, – прервала она, – не надо обобщать. Это всегда кого-нибудь обижает.

– А по-моему, совсем наоборот, – возразил Версак, – на обобщения никогда не следует обижаться.

– Как так? – спорила она. – Если вы, например, утверждаете, что нет женщин недоступных, то вы вменяете им всем пороки немногих. Неужели же мы не сочтем себя оскорбленными?

– Никоим образом, – сказал он, – это отнюдь не так; больше того: лишь те, кто легко уступает нашим домогательствам, не любят, когда их за это порицают, и жалуются на обиду.

– Я вполне согласна с вами, – поддержала его госпожа де Тевиль, – женщина порядочная не станет принимать на свой счет то, что говорят о непорядочных, и если я знаю про себя, что не уступаю ухаживаньям, то мне совершенно безразлично, если о каких-то других говорят, что они не умеют дать отпор притязаниям мужчин.

– Но не кажется ли вам, сударыня, – сказала госпожа де Люрсе, – что подобные речи чернят нас всех?

– О да, разумеется! – поддержала ее госпожа де Сенанж. – Опираясь на подобные высказывания, иные мужчины воображают, что достаточно на нас взглянуть – и мы уже в их власти.

– Увы, сударыня, – отвечал Версак, – мы видим тому тьму примеров. Только глупец не заметит того, что ясно всякому фату.

– Ах, пусть думают, что мы полностью в их власти, – заметила госпожа де Тевиль, – если на самом деле это не так. Может ли наша добродетель пострадать от какого-нибудь фата? Поверьте мне, сударыня, мужчина, хоть немного поживший в свете, очень скоро уяснит себе, что не все женщины добродетельны и не все порочны; а опыт научит его понимать, для кого следует делать исключение.