Коллектив авторов - Европейские поэты Возрождения

Нo нечто странное творилось предо мной,
Такое, что узреть не доводил мне случай:
Под солнцем таял снег, и стужу плетью жгучей
Сквозь этот дикий мир гнал шедший с неба зной.

Я был свидетелем таких чудес впервые:
Там — снег и лед в огне — враждебной им стихии,
Здесь — я в дыханье льдов, где жар томит меня.

Но снег застыл опять. И солнце, полыхая,
Весь окоем зажгло от края и до края,
А я от холода дрожал среди огня.

Стихи-изменники, предательский народ!
Зачем я стал рабом, каким служу я силам?
Дарю бессмертье вам, а вы мне с видом милым
Все представляете совсем наоборот.

Что в ней хорошего, скажите наперед?
Зачем я перед ней горю любовным пылом,
Что в этом существе, моей душе постылом,
Всегда мне нравится, всегда меня влечет?

Ведь это из-за вас, предательские строки,
Я навязал себе такой удел жестокий,
Вы украшаете весь мир, но как вы злы!

Из черта ангела вы сделали от скуки,
И то я слепну вдруг для этой ложной муки,
То прозреваю вновь для лживой похвалы.

Амур, смиришься ли с горчайшей из потерь?
Заплачь, коль слезы лить умеешь, своенравный!
Скончался Дю Белле, певец твой умер славный…
Кто воспоет тебя во Франции теперь?

Увы, оставь меня! Не стоит больше, верь,
Разить меня стрелой, как ты разил недавно.
Лети к трем Грациям: их горести нет равной,
Они готовятся захлопнуть склепа дверь.

Твоя в печали мать: и стонет и рыдает…
Лети же, раздели скорбь, что ее снедает!
Я надпись сделаю, отдав земной поклон:

«Не верьте, что мы здесь поэта схоронили!
Нет, не покоится наш Дю Белле в могиле,
Он музами живым на небо унесен».

Прочь, ворон, с глаз моих! Ты предвещаешь горе,
Три раза каркал ты уже в моем саду,
Пророча всякие несчастья и беду,
В смятенье приводя всех птиц в крылатом хоре.

Орехов хочешь ты — они поспеют вскоре,—
Иль вишни — ведь они бывают раз в году —
Ты прилетел клевать, а с этим наряду
Сулить моей любви и слез, и скорби море?

Ты перья белые на черные сменил,
Чтоб возвещать беду, и стал черней чернил,
Сычам и филинам стал другом закадычным.

Жаль, лука нет со мной… Поэту не мешай:
Священен Муз приют. Его не оглашай
Зловещим карканьем, столь мало мелодичным.

Сегодня солнце вновь струило жгучий зной,
Густой, как локоны Цереры плодородной;
Теперь оно зашло, повеял ветр холодный,
И снова Маргерит пойдет бродить со мной.

Мы не спеша идем тропинкою лесной,
И светит нам любовь звездою путеводной;
Когда прискучит сень дубравы благородной —
Нас поджидает луг и плеск воды речной.

И мы любуемся равниною просторной
Вдали от города, от суеты придворной —
О нелюдимый край, о сладостный Медок!

Здесь хорошо душе, и взору здесь приятно,—
Ты на краю земли, и дорог нам стократно:
Здесь наш злосчастный век, как страшный сон, далек.

Прости, Амур, прости — к тебе моя мольба,
Тебе посвящены мои душа и тело,
Любой мой помысел, мое любое дело,—
Но было нелегко во мне найти раба.

О, сколь изменчива коварная судьба!
С тобою, о Амур, я бился неумело,
Смеялся над тобой — но сердце ослабело:
Я сдался, я пленен — и кончена борьба.

Ты упрекнуть меня за этот бой не вправе,
Сраженье долгое — к твоей же вящей славе,
И то, что лишь теперь тебе хвалу пою,

Поверь мне, на тебя не бросит малой тени:
Презрен, кто упадет без боя на колени,
Победа радостна лишь в подлинном бою.

Благословенна светлая весна,
Сошедшая на землю своечасно.
Природа, в доброте вдвойне прекрасна,
Тебе дарит сокровища сполна.

И вот — тебе отныне отдана
Вся красота, что ей была подвластна.
Тревожится природа не напрасно:
Не слишком ли щедра была она?

Твоя рука насытилась, но снова
Тебе природа жертвовать готова,
Всю Землю предлагая под конец.

Тогда ты улыбаешься невольно:
Ты отвергаешь дар — тебе довольно
Быть королевою мужских сердец.

Подобно Фениксу, что, смерти приближенье
Почуяв, вновь и вновь восходит на костер,
Чтобы свершить судьбы извечный приговор,
Сжигая в пламени цветное оперенье,

Покорно я себя готовлю на сожженье,
Когда меня слепит Ваш лучезарный взор.
Сгораю день за днем, не в силах до сих пор
Понять, зачем рожден на новые мученья.

Жжет Феникса огонь пылающих лучей,
Я солнцем обожжен прекраснейших очей,
Где я краду огонь, подобно Прометею,

За что к седой скале навеки пригвожден,
И коршун злой, Амур, врываясь в тяжкий сон,
Казнит меня рукой безжалостной своею.

Любой, кто б ни был ты, здесь рабство — твой удел,
Любой иль под ярмом, иль дни влачит в оковах,
Порою сладостных, порой, как жизнь, суровых.
В сем мире каждый — раб земных страстей и дел.

Один стать баловнем Фортуны не сумел,
Другой не приобрел себе владений новых.
Один — слуга господ, всегда карать готовых,
Другому не спастись от сладострастных стрел.

Один у суеты житейской раб послушный,
Другой — слуга толпы, пустой и равнодушной.
Законы тяжкие в суровости своей

Чураться нам велят обычая чужого.
Но мы могли б найти покой и счастье снова,
Изведав сладкий плен нежнейших из цепей.

Брожу ли по тропинкам я лесным,
Иль у реки скитаюсь в час заката,
Или в горах, где пахнет дикой мятой
И эхо внемлет возгласам моим;

Иль слушаю, угрюм и нелюдим,
Трель соловья, что так замысловата,
Или, когда душа тоской объята,
Берусь за лютню, горестью томим,—

Везде со мной ты шествуешь незримо…
Ты так близка, хотя неуловима,
Что руки я вослед тебе тяну

И тщусь обнять… Обманчивые грезы!
И сызнова я проливаю слезы,
В пучине мук я сызнова тону…

Нету горлинки моей.
Я не слышу песен милой,
Полететь бы мне за ней.

Жаль тебе любви своей,
Мне ведь тоже все постыло:
Нету горлинки моей.